Он молча протянул мне газету, и я, взглянув на дату, сразу увидел, что номер свежий. Я испытал мимолетное разочарование, но в то же время получил еще один повод для размышлений. Газету я свернул и отложил в сторону.
— Откуда вы ее берете? — спросил я.
— Шофер автобуса привозит. Я подписываюсь на нее, — пробурчал он и вышел за дверь.
Я воспользовался случаем получше разглядеть крохотную комнатку с деревянными балками, куполообразной печью и едва уловимым запахом кислой капусты.
Во всем царил строжайший порядок. Над деревянной кроватью, доверху заваленной перинами и подушками, висели два увеличенных, донельзя отретушированных портрета в черных рамках: мужской и женский. Может, это были даже и не фотографии, а рисунки, скопированные с фотографий. Во всяком случае, оба лица не несли на себе признаков времени, возраста и ярко выраженного человеческого характера.
В простенке между небольшими окнами, засунутые под раму потускневшего зеркала, торчали мелкие выцветшие фотографии, среди них выделялась одна красочная, выполненная с помощью современной фототехники карточка, на которой я несомненно узнал Глембу, хотя снимок явно был изготовлен добрый десяток лет назад. В клетчатом пиджаке, в галстуке бабочкой, Глемба стоял, обняв рукой за плечи какую-то женщину в шляпе, а у их ног примостились здоровенная гончая и четверо разодетых в пух и прах детишек, кто — сидя на корточках, кто — лежа на полу. Снимок был сделан в помещении, причем с таким расчетом, чтобы как можно больше интерьера — с вычурной парадной мебелью и даже камином на заднем плане — вместилось в кадр.
Как зачарованный застыл я перед фотографией, тотчас смекнув, что на ней запечатлена частица американского бытия Глембы.
Я настолько углубился в изучение фотографии, что вздрогнул, когда вошел Глемба. Он принес на деревянном подносе хлеб и сухую колбасу и поставил на стол.
— Ешьте, — велел он.
— Ах, что вы… благодарю… — начал было я, но он резко оборвал меня:
— Нечего ломаться, ешьте!
Я покорно уселся за стол, отломил большой ломоть домашнего хлеба и колбасы, соблазнительно пахнущей чесноком.
— Я не ошибся, ведь это вы вон на той фотографии? — спросил я, прожевав кусок, и ткнул в сторону цветной фотографии.
Глемба молча кивнул.
— А дама — это ваша жена? — осторожно продолжал я выспрашивать.
— Бывшая, — сказал он.
— Ну а дети?
— Мои. — Он помрачнел пуще прежнего.
— И что же с ними теперь?
На мгновение лицо его исказила та гримаса, которую мне однажды удалось подметить.
