— Не кричи на меня!
Раков знал, что жена вот-вот опять зарыдает, и лучше б ему вновь свести раскаленный разговор на шутку, но удержаться не смог, сорвался и громко и злобно продолжил:
— Твоя идиотская ревность мне надоела! На-до-е-ла! Опротивело твое нытье! Господи!.. За что такие муки?! Прихожу домой уставший, издерганный, измочаленный, думаю: вот отдохну! — а тут вечное нытье, бабьи подозрения… Вера, ты поглупела, что ли?
Она заплакала — грубо, с надрывом, криком. Шатаясь, сделала два шага, привалилась животом к столу. Слезы часто капали на полированную поверхность.
— Еще пожалеешь… пожалеешь… — бормотала она, всхлипывая. — Сам потом пожалеешь, что так мучил меня. Будешь жалеть… а будет поздно. Мне нельзя так расстраиваться!.. Мне мой врач говорил: не расстраивайтесь, берегите себя… а я все плачу и плачу… и все из-за тебя!.. Вот родится уродик — тогда пожалеешь… да поздно будет…
— Замолчи, — взмолился Раков, сжимая пальцами виски, — ради бога, замолчи. Ну, пожалуйста, ну, я очень тебя прошу — замолчи.
18.45–19.25
«…Ракетов тщетно пытался настроить себя на рабочий лад — требовалось срочно писать заявку на киносценарий по собственному роману. Соответствующая телеграмма от режиссера с соблазнительным предложением лежала перед ним на столе. Вчера же состоялся и телефонный разговор, насыщенный комплиментами и подстегиванием энергичного мэтра: „Скорей, скорей, товарищ Ракетов! Чтоб через неделю заявка была готова. Договор — гарантирую. Аванс — гарантирую. Мы с вами такую „нетленку“ сварганим!.. Хотите в Канны прокатиться?“ — „Не хочу“, — ответил Ракетов, а режиссер закричал: „Гарантирую!“ — захохотал и бросил трубку.
Ракетов смотрел на чистый лист бумаги. Он не собирался писать никакую заявку, и „нетленку“ он творить не хотел, да и вообще никаких честолюбивых желаний он не испытывал… Но он знал, что сделает все, что надо, и сделает в лучшем виде, „со знаком качества“, „по большому счету“, и вскоре наверняка получит за это какую-нибудь премию и, может быть, даже не одну.
Он предвидел свой грядущие триумфы. Но собственная прозорливость его не радовала, а бесконечная удачливость тяготила. Душа тосковала, томилась, стенала, скованная золотой цепью ненужных побед.
Что за причудливые капризы?
Пред ним открывался широкий и прямой проспект, устланный бесконечной ковровой дорожкой. Добро пожаловать, товарищ Ракетов!
А он, неблагодарный, норовил свернуть с прямой дороги и жадно оглядывался по сторонам, всматриваясь в сумрачный соблазн нехоженных троп и глухих переулков.
