— Что ты покажешь?
— Пойдем!
— Не хочу я к тебе идти.
— Все его стихи — посвящены мне. Ты не знал?
— Нет… не знал. И не верю.
— Так вот, я тебе говорю: все стихи — а их миллион, целая груда, гора бумаги — все это посвящено мне! И он не порвал их, не сжег… мне оставил! Так и написал: «Любимой Наде — посвящаю все это».
— Врешь ты! Врешь, пучеглазая!
— Пошли.
И она потащила меня за собой. Через пять минут мы были в ее квартире. Сын Никита спал в детской. В комнате Надежды светился торшер, на ковре лежала раскрытая книга. Мы прошли через зал в маленькую комнату Саши. «Бог ты мой, — быстро подумал я, — четыре комнаты на трех человек!.. Как уютно быть несчастным в такой квартире… Как бы хотел я страдать от великих семейных и прочих передряг — в таком вот комфорте… О, как мучительно-сладко томиться витальной печалью и мировой тоской, раскинувшись в кресле или упав на пушистый ковер… Господи!.. избавь от унижений и зависти! Ты видишь — я даже заблудшему брату своему завидую, ведь ему есть куда вернуться и было откуда уйти… господи! Не окрашивай все мои высокие переживания грязью меркантилизма! Дай мне чистое горе, господи! Дай мне насладиться чистым несчастьем, господи! Дай мне жилплощадь, мой боже! Дай мне пространство, освободи меня из тесной и душной клетки… дай мне квартиру, чтоб было откуда бежать! Дай, дай мне, дай — чтоб было от чего отказаться!..»
— Вот, пожалуйста, — и Надежда распахнула шкаф, и я увидел папки с рукописями, много папок. — А вот — последняя записка, смотри.
На чистом листе — Сашкиным почерком, не подделка! — было написано: «Любимой Наде — посвящаю все это. Прощай, ненаглядная».
— Так вот оно что… — тихо сказал я, и тут же почувствовал ужасную усталость. Мне расхотелось говорить и даже слушать. — Вот, значит, как у вас все романтично… Я тебе просто завидую.
— Тут и про тебя есть, — сказала она.
— Что — про меня?
— Стихи, разумеется. И, разумеется, нерифмованные… — Она развернула один листок и продекламировала: «Близнецы — это просто смешно, в этом что-то комическое Я говорю не о созвездии, а о нас с братом, которого я очень люблю, но которого не могу понять, и он меня тоже не понима…»
— Перестань! — и я вырвал листок из ее рук. — Не кривляйся.
Я молча дочитал: «Брат мой, братишка! Наше сходство нам очень мешает. Мы стыдимся взаимной зеркальности, нам это совсем ни к чему. Мы даже любим одну женщину — глупее нельзя придумать. Зачем мы так похожи — ведь мы такие разные, совсем чужие, чужие, чужие. Как две капли воды. Как две капли крови. Как две слезы».
