Ночь перед Рождеством | страница 11

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение; но ему досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор.

— Что ж ты в самом деле так раскричался? — произнес он тем же голосом. — Я хочу колядовать, да и полно!

— Эге! Да ты от слов не уймешься!

Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольный удар в плечо.

— Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! — произнес он, немного отступая.

— Пошел, пошел! — кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.

— Что ж ты! — произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость, — ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься.

— Пошел, пошел! — закричал кузнец и захлопнул дверь.

— Смотри, как расхрабрился! — говорил Чуб, оставшись один на улице. — Попробуй, подойди, вишь какой? Вот большая цаца[14]. Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж, посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть больно поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтобы черт поколотил и тебя, и твою кузницу: ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник![15] Однако ж, ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм… Оно ведь недалеко отсюда — пойти бы. Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того будет можно… Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец.

Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди, при свидании с Солохою, умаляла немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трещал по всем улицам, не заглушаемый свистом вьюги. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цырюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего пред глазами, то долго еще можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «больно поколотил проклятый кузнец» и снова отправлялся в путь.

В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него с боку на перевязи ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел чрез трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось; метели как не бывало; снег загорелся широким серебряным полем и весь осыпался хрустальными звездами; мороз как бы потеплел; толпы парубков и девушек показались с мешками; песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие.