— У тебя нет плаща, ты замерзнешь.
Девушка посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась:
— Замерзну? Сейчас август, и весь день светило солнце.
— Ну да, солнце светило. — Мишель не находил что сказать. — А на небе полно звезд.
— Ты ведь их изучаешь, правда? Мне сказал Гийом Рондле.
Мишель невольно вздрогнул.
— Гийом был с тобой в постели? — спросил он, сам понимая, насколько глупо задавать такой вопрос проститутке.
Жюмель ответила поистине соблазнительным взглядом, а может, в глазах просто блеснул лунный свет.
— Не думай об этом. Давай лучше воспользуемся тем, что на улице никого нет.
Она схватила Мишеля за руку и втащила на галерею какого-то дома с заколоченными окнами. Почти с вызовом глядя ему в глаза, Жюмель начала распускать корсет. Спустились плечики блузки и открылись круглые, полные груди. Ее голос вдруг снова стал застенчивым:
— Они тебе нравятся?
— А если нравятся?
Мишель прижал ее к себе и поискал губами девичьи губы. Затем языком разжал ее зубы, которые легко подались, и языки начали свой танец, догоняя друг друга. Пальцы Мишеля в это время сжимали грудь девушки, слегка вздрагивая от соприкосновения с напряженным, тугим соском.
Задохнувшись, он оторвался от губ Жюмель и припал к родинке над правым соском, украшавшей нежную белую кожу. Поцеловав родинку, он спустился к соску, завладел им и принялся сосать, словно надеялся, что из него хлынет амброзия.
В этот момент девушка резко вскрикнула, и это явно не был крик наслаждения. Она оттолкнула от себя сопротивлявшуюся голову Мишеля и в испуге указала на портик дома напротив.
— Там! — прошептала она. — Там кто-то на нас смотрит!
Мишель посмотрел, куда она указала, но ничего не увидел.
— Что ты выдумываешь? — спросил он раздраженно. — Там никого нет!
Жюмель быстро поправила корсет и блузку.
— Посмотри хорошенько. Там прячется человек! И на нем черный плащ.
— Это он! — в гневе закричал Мишель и выскочил из-под галереи.
Темная тень попыталась прижаться к стене и стать невидимой, но студент ухватил край плаща и рванул его на себя. Показалось лицо незнакомца; он был бледнее обычного и придерживал руку, словно оберегая ее.
— Надеюсь, шпага при вас, сударь? — вскричал Мишель вне себя.
Из-под тяжелых век Молинаса сверкнули холодные глаза, в них читалось смущение, почти граничащее со страхом.
— Допустим, при мне, но у вас ее нет, — прошелестел он надтреснутым голосом. — Вы ведь не дворянин, хотя ваш отец сделал все, чтобы его считали таковым. Вы всего лишь жалкий еврей, потомок такого же жалкого еврейского рода. Обрезанный.
