– Да окстись ты! – Стенька даже отшатнулся. – По третьему пару банник гуляет! Говорят, до смерти забить и защипать может!
– У нас тут банник прикормленный! Нас и домовой любит, и овинник, а уж баннику перепадает – не жалуется!
И, схватив Стеньку за руку, красавица вывела его в темный переход меж теремами, и повела в полнейшем мраке, и заставила сделать несколько поворотов.
– Софьица! – позвала она.
– Тут я!
– Посторожи, свет!
– Наше дело такое – посторожим!
И тут же распахнулась низенькая, полукружием кверху, дверца, впустила Стеньку с красавицей, да сразу и захлопнулась.
Они оказались в теплом предмылье. Там горела сальная свечка в глиняной плошке, стоял на лавке жбан – видать, с квасом, лежали тут же какие-то сложенные холстины.
– Раздевайся, свет! – велела красавица. – Да и мне пособи!
Всякого бабьего озорства навидался Стенька, но чтобы с чужим человеком ночью в бане париться, такого и в помине не было! Однако веселье и отвага охватили душу.
– Как тебя звать-то, такую удалую? – спросил Стенька, расстегивая свой кафтанишко.
– А зови Анюткой! – Она как раз высвобождалась из синей душегреи. – А что удалая – это уж точно!
– И не боишься ведь! – восхищенно сказал он.
– Тебя-то как звать? – полюбопытствовала она, уклоняясь от ответа.
– А зови Степаном! – честно признался он.
– Послушай, Степа, чего скажу. Так вышло, что мы с тобой встретились. Не для тебя та банька топилась и веники припасены, но уж коли ты меня приметил и следом пошел – ты тут сегодня и будешь хозяин. Но, Степа, такое в жизни только раз бывает. Больше ты в Крестовоздвиженскую обитель молиться не ходи, понял? До сих пор тебя там не видано было, и впредь тебе там делать нечего.
– Как скажешь, свет, – с тем Стенька сел на скамью и стал стягивать сапоги.
Опрятно уложенная душегрея выглядывала из-под алой распашницы. Стенька потрогал ее пальцем. И точно, что золотной галун не сплошь тянется, а кусочки состыкованы. Хорошей рукодельницей, видать, была Устинья, царствие ей небесное…
Вот теперь это рукоделье и поможет убийцу выследить!
– Щегольно ты, Анюта, ходишь, – сказал Стенька. – Персидская обьярь, поди, или алтабас. Ишь, какие птахи золоченые!
– Да, немалых денег эта душегрея стоила, – согласилась Анюта.
– И сколько ж за нее отдала? Рублей шесть, поди?
– Да что ты про душегрею? – Красавица, уже скинув и кику, и волосник, оставшись лишь в сорочке-исподнице, большим белым гребнем слоновой кости чесала длинные волосы. Будучи перевиты в косах, они и распущенные волнились, падая ниже спины. Увидев такое диво, Стенька вскочил.
