– Ну так я грибков принесу? – спросил целовальник. – И капустки?
– Сгоняй малого за горячими пирогами, – посоветовал Гвоздь. – А то Илью Карпыча поил-поил, а есть-то не давал. Вот у него на роже и написано, что питух питухом! Сейчас мы его подкормим, поправим и к службе приставим.
– Я креститься – что не спится? – подхватил Илейка. – Погляжу – ан не ужинавши лежу!
– Ловок ты, Иван Киндеевич! – неодобрительно произнес целовальник. – А знаешь, что с теми бывает, кто наших гостей пить отговаривает?
– А знаю! – жестко отвечал Гвоздь. – Смотри, как бы я не взялся проверять, сколько у тебя Илейка напил-наел! Я вашего брата насквозь вижу!
Данилке сделалось не по себе – ласковый мужик вдруг сделался колючим, злым и беспощадным. И целовальник тоже это уразумел.
– Да ладно тебе… – и пошел распорядиться насчет пирогов.
– Ого! Промеж двух Иванов сижу! – обрадовался Подхалюга. – Знаешь ли, Гвоздь, что я сейчас государева конюха из беды вызволил? Ну-ка, расскажи, Ивашка!
– Кабы не ты, Илья Карпович, быть бы мне в проруби, – подтвердил Данилка.
– А за какие грехи? – Гвоздь смахнул на пол скляницы с сулейками и почти лег на столешницу, подперев правым кулаком щеку, чтобы через Подхалюгин живот удобнее говорить с Данилкой. И это внимание было парню лестно.
Данилка в который уж раз принялся плести околесицу про сестрину душегрею. Причем околесица обрастала изумительными подробностями – венчаться уж ехала родная сестра Татьяны, а Бухвостов оказался крестным отцом то ли Татьяны, то ли Родьки, почему и принял это дело близко к сердцу, а душегрея была изготовлена материнскими руками, покойной матушки ручками, что несомненно повышало ее ценность.
Ввек не замечал за собой Данилка таких способностей к сочинительству. Разве что еще в Орше школьный учитель хвалил его рассуждения. Но какое сочинительство в Москве?! Здесь и к Господу-то Богу никто своими словами не обратится, а все по писанному сто лет назад молитвослову! А двух строчек в двустишие и подавно не сложат…
Малый прибежал с улицы и развернул на столе узелок. На холстинке стояла деревянная миска, а в миске – шесть тяжелых подовых пирогов с бараниной, по два на рыло. Пироги были до того пахучи и жирны, что у Данилки потекли слюнки.
– Пей перед ухою, пей за ухою, после ухи да поминаючи уху! – с таким присловьем Гвоздь расплескал по трем чаркам водку из сулеи. – Пей, голубчик! На конюшнях-то не нальют, я знаю!
Чтобы не отставать от взрослых мужиков, так нежданно защитивших его и принявших в свое общество, Данилка единым духом опрокинул в себя чарку. Сперва сверху донизу препротивный огонь пробежал, а потом в жар ударило. Он схватил пирог, откусил и стал торопливо жевать, чтобы поскорее проглотить и угомонить жжение.
