Парень пожал плечами.
Был он не избалован, и всякая щедрость казалась ему подозрительной. Тем более бурная и безосновательная, как у Илейки.
– А нет ли чего такого, чего я еще не пил? – полюбопытствовал у целовальника Подхалюга.
– Да все, поди, перепробовал, – подумав, сказал тот. – Ты у нас, Илья Карпович, который уж день царева кабака отшельник?
Илюха призадумался было, да вдруг устремил соколиный взор вдаль – туда, где хлопнула дверь.
– Ну, по мою душу!
Подошел высокий и, даже под шубой видать, тонкий мужик, рожа – топором, борода узкая, шапка на нем высокая, заостренная, весь из себя как есть жердь.
– Так и знал, что ты здесь! – сказал он. – На дворе тебя обыскались. Давай-ка, собирайся.
– Садись, Гвоздь! – Подхалюга подвинулся, освобождая место на лавке, и оказался посередке между Данилкой и пришельцем. – Что пить-то будешь? Григорьич! Друга моего уважь, а?
Целовальник нагнулся, всем видом показывая, что готов выслушать и исполнить незамедлительно.
– А поднеси ты мне сиротских слез с квашеной капусткой! – потребовал вновь пришедший. – Коли уж Илейка угощает.
Целовальник широко улыбнулся:
– Сразу видать знатока!
– Сиротские слезы – они как родниковая водица пьются, – сказал тощий мужик, обращаясь к Данилке. – Вас, отроков, не научишь – и толку в хмельном разуметь не будете.
– Ты ему про подвздошную расскажи! – велел Илейка. – Я-то так красно не умею.
– А подвздошная, братец ты мой, у человека дыхание перехватывает, до того крепка. Вот есть водка с махом, а подвздошная еще позабористей будет. Сурова – страсть! Насквозь продирает. Вот ежели придумают водку еще покрепче подвздошной, ту придется называть «тещин язык».
– А еще какие водки? – спросил, уже улыбаясь, Данилка.
Гвоздь ему нравился, уж очень по-доброму щурился и сам искренне веселился, рассказывая про хмельное.
– Еще крякун есть. Выпьешь, крякнешь, рыжиком закусишь и другую чарку просишь. Еще – горемычная. Это когда так напиться с горя надо, чтобы себя не помнить. Ты научись с целовальником разговаривать! Ежели придешь на кружечный двор и спросишь чарку – к тебе уважения не будет, за что тебя уважать, пришел, выпил на скорую руку да и ушел. А коли потребуешь крякуна – сразу ясно, свой человек, питух закаленный! И тебе уж в этом деле обману не будет, лучшее поднесут.
Все это было сказано ласковым и поучительным голосом, каким взрослый человек несмышленому младенцу растолковывает: молочко, мол, от коровки, а яички – от курочки. Да ведь в питейных делах Данилка и был младенцем.
