– Пройдешь переулком, повернешь налево – тут тебе и будет князей Обнорских двор. Спроси там у ворот – вызовут. Может, и впрямь она?
– Благодарствую на добром слове! Коли не так – не обессудьте, к вам же и вернусь.
– Ступай, свет! А что в мешке-то?
Но Стенька поскорее поспешил прочь, пока шумные бабы не заставили достать из мешка сложенную рогожу.
И вроде велик город, много народу на Москве, бывает, с родным дядей за всю жизнь на улице случайно не встретишься, а только дома, однако бывает и иначе – натолкнешься на того, кого в этих краях и не чаял видеть.
Вот именно так натолкнулся Стенька на деда Акишева. Акишев с каким-то парнем, на полторы головы себя выше, неторопливо шел улицей, причем парень вел себя немногим лучше юродивого – вертелся, башку задирал, всюду заглядывал и даже задом наперед пойти пытался.
– Челом, Назарий Петрович! – подошел к нему Стенька. – А я вот по твоему делу-то хожу. Гаврила Михайлович Деревнин велел. И уж немало сделано. Думаю, удастся твоего Родьку выручить. А ежели его там, в тюрьме, батогами попотчевали, так то ему, пожалуй, на пользу будет. Может, от пьянства своего отстанет.
– Родька то ли впрямь крепко захворал, то ли прикидывается, не понять, – отвечал дед, – и у него только один раз сказку отобрали да и оставили отлеживаться. А что до дела, так мы и сами кое-что сумели. Вон, обалдуй мой, Данилка, сыскал Устиньину душегрею!
– Как – сыскал?… – Стенька ушам не поверил. – Где сыскал?! Где ж она?!
– Погоди, не вопи, дай слово молвить, – тут дед повернулся к Данилке. – Что, не узнаешь? Дальше идти?
– Я уж и не пойму, – растерянно произнес тот.
– Так ты походи сам, у меня уж ноги болят.
Парень кивнул и пошел, разглядывая заборы, как будто на них что написано.
– Конюшонок наш, – сказал дед. – Я его с собой брал, когда к Татьяне шел, чтобы на конюшнях не оставлять. Он-то, дурак, подьячего Бухвостова на пьяного Родьку навел. Ну, пока я Татьяну утешал, он возьми да и сбеги. Наутро очаг водогрейный топить, а его нет! Оказалось – ночевал у дружка, у Вани Анофриева, и Ванюшка сказал, что Данилка жив не будет, а убийцу сыщет и Родьку оправдает. Я тут за голову взялся – ну, пропал мой дурень! Москвы не знает, с конюшни нос по большим праздникам только кажет, деньги только издали видит – пропал, и все тут! И моя ж вина – сам я его ругал, что он по простоте своей Родьку погубил.
– Простота хуже воровства, – подтвердил Стенька.
– А сегодня утром и является! Я на радостях его и ругать не стал – так только, для порядка. А он из мешка душегрею достает – та самая, говорит, которая у Устиньи-покойницы была. Коли хочешь, дедушка, говорит, мы можем до Конюшенной слободы добежать и бабам показать, они признают, да я и без того знаю, что она. И нужно-де ее нести в Земский приказ – эта душегрея поможет доказать, что Родька тещу не убивал.
