Иоанн видел, что иеромонах плох, и пожалел его:
— Все в руце Божьей! — укрепил он словом старика.
Игумен поправил седые прядки волос, выбившиеся из-под скуфейки, запахнул на себе легкую заячью шубу, накинутую на подрясник, и опять признался:
— Одного не успел — каменного храма вознести, но радуюсь тому, что вам, молодым, честью выпадет эта работа. Конешно, оно бы и мне исполнить, да беден наш монастырёк. Ты ж видел: священные сосуды у нас оловянные, кресты напрестольные древяны, а в ризнице… облачения, что киндяшные, что камчатые — ветхи, уж светятся. А тут дьяк Яков Соловцов данью двор наш обложил, в патриаршую казну четыре деньги и гривну за въезд с нас тягали. Возовопили мы, кой-как услышали наши вопли и отъяли поборы.
Иоанн, опять словами родителя, ободрил Тихона:
— Всё Богом по некоторому прошествию времени управится, святой отец.
— Ладно! — игумен внезапно вспомнил: — А ты чево в монастыре сидишь?
— Варлаам — духовный мой, молиться велел…
— Экой ты робкой… Скажу я старцу — успеешь поклоны бить.
Ступай за ворота! Арзамас — довольно храмами Божьими украшен, изрядно строен — поди, разомни молодые косточки, пусть посадские девицы пожалеют: экова добра молодца упустили!
… Почти прытью пустился вдоль низкой монастырской ограды, да увидел себя в чёрном, длиннополом одеянии монаха и тотчас утишился в желании — умерил вскинувшуюся прыть, зашагал тихо, степенно.
Оказалось, что идти-то некуда. В этот будний день Арзамасская площадь почти безлюдна. Ветошный ряд возле монастыря пуст, на другой стороне площади, ближе к Сальниковой улице, у коновязи толпилось несколько мужиков — хрустел там под лаптями крепко подмороженный, уже слежавшийся снег. А ещё напротив Введенского — у ворот Никольской обители две монахини широко махали метлами, взбивали легкую снежную пыль.
Иоанн вспомнил: многажды бывал он в Арзамасе, да всё как-то в базарной сутолочи, всё-то с родителем на крикливом торгу. Давно хотелось увидеть весь город сверху, охватить его одним взглядом с высоты колокольни. И вот теперь это можно, никто не остановит его, не схватит за руку.
По шатким, избитым ступеням тихо поднялся на невысокую монастырскую колоколенку с шатровым верхом.
Его испугала стая потревоженных голубей, сухой треск их крыльев. Один тёмный турман в широких штанцах сидел тихо, не слетел с ребровины оградительной балясины пролета, воркуя, смело поглядывал на молодого монаха, ждал кормли, но зёрнышек у Иоанна не случилось, и он развёл руками: забыл, но уж в другой-то раз с пустым карманом не явится…
