Майская ночь, или Утопленница | страница 2
— Знаешь ли, что я думаю? — прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. — Мне все что-то будто на ухо шепчет, что вперед нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее было у чужих.
Какое-то движение тоски выразилось на лице ее при последних словах.
— Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?
— О, ты мне не надоел, — молвила она, усмехнувшись. — Я тебя люблю, чернобровый казак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими, у меня как будто на душе усмехается: и весело, и хорошо ей, что приветливо моргаешь ты черным усом своим, что ты идешь по улице, поешь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.
— О, моя Галя! — вскрикнул парубок, целуя и прижимая ее сильнее к груди своей.
— Постой! Полно, Левко! Скажи наперед, говорил ли ты с отцом своим?
— Что? — сказал он, будто проснувшись. — Что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж? Говорил. — Но как-то унывно зазвучало в устах его это слово: «говорил».
— Что же?
— Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит и еще бранит, что шатаюсь, Бог знает где, и повесничаю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот тебе слово казацкое, что уломаю его.
— Да тебе только стоит, Левко, слово сказать — и все будет по-твоему, Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово — и невольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! — продолжала она, положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен. — Посмотри: вон, вон далеко мелькнули звездочки: одна, другая, третья, четвертая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы Божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, — туда бы полететь высоко, высоко… Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед Светлым праздником.
— Нет, Галю, у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед Светлым Воскресеньем святые архангелы, и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и от того на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
