И еще Алик узнал, что когда-то вокруг были одни леса, и, чтоб отвоевать у тайги клочок земли под поле и огород, приходилось пилить и корчевать лес, взрыхлять землю сохой. Столько было дел и забот — рубаха от пота не просыхала. И продолжалась такая жизнь долго, до тех пор, пока не отгромыхала гражданская война, пока не порешили на сходке крестьяне свести всех лошадей в одну конюшню, собрать зерно для посева и работать сообща, назвав свою артель «Вперед».
Дед рассказывал, как поначалу подсыпали кулаки лошадям в овес битое стекло и железные опилки, как пытались поджечь амбар с посевным зерном. Дедовы слова вылетали откуда-то из бороды и усов и, казалось, мешали словам: они вылетали хрипловатые, не очень внятные.
Вдруг стукнула калитка, и во дворе появилась невысокая женщина в суконной юбке и кирзовых сапогах. Она ходила, размахивая руками, как мужчина, и в ушах ее качались сережки.
— Заверни-ка сюда, Анфиска, — сказал дед, — знакомься с внучком, пожаловал-таки наконец.
— Нюшкин?
— Ее.
И не успел дед договорить, как Алик очутился в сильных, горячих руках.
Потом Анфиса вынула из кармана горсть кедровых орехов и дала Алику.
— Ну, прости, мне пора на дойку, — вздохнула она, — уж вечерком наговоримся с тобой.
— А ты и его бы прихватила, — предложил дед, — по реке чуток покатается… Хочешь?
Алик промолчал. Он ничего не мог понять: при чем тут река? Ведь Анфиса идет на дойку, а он отлично знает, что доить можно только коров, да еще, кажется, коз, а никак не хариусов и тайменей>[11]. Как же это он может покататься на реке?
Но, чтоб не попасть впросак, задавать вопросов Алик не стал.
— Хочу.
— Тогда айда! — бросила Анфиса и, размахивая руками, торопливо зашагала на огород.
Мальчик кинулся следом. Они шли по узкой тропке меж грядок с луком и капустой, а потом через заросли картофеля. Конский щавель и лебеда хлестали по голенищам тетиных сапог. Она шла быстро, и мальчик едва поспевал за нею. Штанишки у него были короткие, и всякий раз, когда травы стегали его по голым ногам, он морщился, а когда его обожгло крапивой, Алик чуть не заревел — ведь точно кипятком ошпарило. И, наверно, заревел бы, если б не стыдился Анфисы.
У Ангары было прохладно, хотя солнце еще не село. Возле самой воды стояли три распряженные подводы, лошади пощипывали возле них травку. В огромной темной лодке, причаленной тут же, белела уйма больших оцинкованных бидонов. За веслами сидели несколько женщин.
— И где тебя нелегкая носит? — сердито сказала одна. — Полчаса дожидаемся. Ну, полезай в карбас
