Отметим интерес Дягилевой к проблеме молчания как «испорченности» слова и актуальной для современной гуманитарной мысли проблемы: XX в. находится в преемственной позиции по отношению к предыдущим столетиям: накоплен огромный ценностно-смысловой материал и сказать что-либо новое, оригинальное сложно: «все уже сказано и пересказано» (М. Эпштейн). Возникает проблема слова как такового. Слово, призванное сохранять смысл мира, десакрализуется и саморазрушается: «Рассыпалось слово на иглы и тонкую жесть» («Крестом и нулем»), «Стоптанные слова // Слова — валенки в лужах» («После облома после аборта»). Основная причина кризиса слова — утрата веры: если башлачевское слово онтологично и орудийно, зиждется на вере в преображение нынешнего мира, где инструментом Апокалипсиса и является слово, то Дягилева не верит в возможность изменения мира посредством слова: «Мало слов для стихов, мало веры для слов» («Мало слов»), «Теперь ничего не свято» («Порой умирают боги»). Говорение наделяется негативной оценкой. Данную установку хорошо комментирует и объясняет одно из писем Янки: «А я сижу книжечку читаю, очень нравится мне это занятие, а разговаривать не нравится. Я мало теперь разговариваю, потому что все какое-то вранье, а если не врать, то всех обижать — вот я скоро научусь думать, что вранье — оно как будто и не вранье вовсе, а так и надо, — и опять начну со всеми разговаривать и шутить» [там же, с. 13]. Таким образом, молчание представляется как желаемый, но не одобряемый окружающими и потому практически невозможный в полной мере феномен. Показательны в этом плане стихотворение «Фонетический фон, или Слово про слова», где Дягилева утверждает, что молчание имеет несомненную целебную силу, поскольку речь стала бесполезна:
Учи молчанием
В слове соль и стекла осколками впиваются в живое
У «говорить» есть собрат: «воровать» <…>
Плети рука веревочки из знаков
Они не помнят, что они хотели
Свиваясь в петельки из нас изобразить
И от каких недугов исцелить
Являясь снадобьем когда-то
Срок годности давно истек
А мы в надежде
На счастье-понимание (на здоровье)
Глотаем яд в таблетках пожелтевших
Терзать слова — шаги к шизофрении <…>
С вышеприведенным текстом можно сопоставить также «Рижсккую» («А ты кидай свои слова в мою прорубь <…> Свой горох кидай горстями в мои стены») и стихотворение «Чужой дом», где ад представлен как, с одной стороны, лишение имени, невозможность собственной речи, отсутствие собственного голоса, а, с другой стороны, как зависимость от враждебного существа, говорящего на непонятном языке:
