Творческий путь Башлачева — это «путь от рационального предмета и слова к иррациональному (абсолютному) пределу и слову. В семиотическом аспекте — от конвенционального знака, аллегории и метафоры, к символу и мифу», стремление «изменить онтологический статус слова, проникнуть через толщу знака к денотату и <…> к самой сущности» [205, с. 69].
Примечательно, что дипломная работа Башлачева была посвящена творчеству немецкой рок-группы, писавшей тексты на «чистейшем баварском диалекте», т.е. «сверхнациональном немецком» [210, с. 11]. По аналогии с этим можно сказать, что сам он писал на «сверхнациональном русском».
Если обратиться к концепциям учения о слове А. А. Потебни и П. А. Флоренского, то башлачевская концепция слова может быть обозначена как «иррациональное потебнианство» (С. В. Свиридов), т.к. с одной стороны, слово ориентировано на «внутреннюю форму» как «ближайшее этимологическое значение», а, с другой стороны, имеет «ложную этимологию», направлено к «магичности» — «искусство становится <…> радением во имя Имени, словесной ворожбой», слово приобретает онтологически-орудийный статус: «оно не обозначает бытие, а есть бытие» [207, с. 66]. Здесь идет речь не столько об аспекте жизнетворческом («Можно песенку прожить иначе…», «Это путь длиною в строку…»), сколько об аспекте претворения существующей реальности, бдением «нового откровения» (Вечный Пост) и новой веры (Имя Имен): «Имя Имен — сам Господь верит только в него…».
Христология поэта как антроподицея
Творчество для Башлачева — эсхатологическое действо, реальная возможность преобразить национальный и всеобщий мир. Поэт своей добровольной жертвенной смертью приближает это общее преображение: «В контексте эсхатологического мышления Александр Башлачев видел свою жизнь как завершенную структуру», т.е. «чувствовал себя не только автором, но и героем жизни-текста», жил, «наполняя бытием предзаданный простор биографии» [206, с. 101].
В отличие от духовной поэзии 1980-1990-х гг. с ее традиционно-религиозным, почти каноническим пониманием места человека и поэта в мире, поэзия андеграунда и рок-культуры в лице Башлачева не принимает трансцендентность Бога («Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы» («Спроси, звезда»), «Наша правда проста, но нам не хватит креста // Из соломенной веры в «Спаси-сохрани», // Ведь святых на Руси — только знай, выноси… // В этом — высшая мера. Скоси-схорони…» («Посошок»)). Если принять предложенное Н. И. Ильинской разделение религиозно ориентированной поэзии рубежа XX — XXI столетий на «традиционно-догматическую», «парахристианскую» и «внеконфессионально-религиозную», то наиболее правомерным представляется относить рок-поэзию именно ко второй, ведущим принципом которой является «экзистенциальный духовный вектор» [211, с. 170]. Христианство ищет иные, новые пути взаимодействия с человеком конца XX века, который, в свою очередь возвращается к вере, но не через церковь: «Ведя диалог с современностью, христианство находит новые средства для провозглашения евангельской истины.
