: «и вот мне приснилось что ты это каждое „ты“//что нет в языке ни „она“ и ни „он“ и тем более//„я“ //что другая реальность лишь только завеса//что выйдешь из платья как будто из темного тела//повсюду в тебя//и что ты есть открытое поле//и книга», «Что мне делать, я — это ты, я повсюду с тобой, поправляю рюкзак и шагаю в ботинках тяжелых» (И. Кузнецова [116, с. 109]);
— отождествление себя с внешним объектом: «Я смотрю на клен и становлюсь кленом»(А. Афанасьева) [111, с. 14];
— отождествление себя с внешним объектом: «Я смотрю на клен и становлюсь кленом»(А. Афанасьева) [111, с. 14];
— «распад», несостятельность «я»: «ползут, переливаясь, гигантские змеи мкада//каждый раз всё труднее потом собирать себя в lego//как рафинад, ага, обломочки старого снега//как брусчатка без соли солёные — шоколада»; «Вне облака тёплых спиралек//Я как слепой словарик://Листает со вздохом и всхлипом,//А заветного не нашарит, — //Как красный воздушный шарик,//Застрявший под чёрным джипом. (Г. Зеленина) [120];
— запутанность, «необжитость» лабиринта «я»: «Обрастаешь собой, открывая в себе чуланы,//комнаты, где не погашен огонь, ампира//бесконечные лестницы — набережные канала — //бродишь всю ночь и не можешь найти сортира» (Г. Шульпяков [121]);
— расщепление «я» во множество иных субъектов: «так я и вертелся, когда под Пасху//поселиться во мне пришли лисица,//петух и кот, кот и петух, кот и лисица// <…> но зато теперь никто меня не покинет.//Ни петух, ни кот, ни заяц, ни волк нетленный,//ни петух, ни кот, ни лиса Андреевна» (Д. Воденников) [118];
— использование форм косвенного представления лирического героя, например, субъектный неосинкретизм и поэтическое многоголосие: «В голубом цветении руку свою нахожу.//Такой пропажей была!//Безрукий ходил и смущенный отсутствием я// Ущербностью пятипалой//Таким вот я был, и таким больше быть не хочу// В цветении голубом обнаружил он руку свою//Такой был недостающий!//Без тела лежала я в свете цветочном//В отдельность тюремную//Заключенная будто умерло время//Такой я была, и такой больше быть не хочу» (А. Афанасьева) [111, с. 37] (выделено мной — Н.Р.).
Таким образом, в новой поэзии очевидна «децентрация» лирического героя, его смешение с другими «я» и другими «голосами»: «стихи отстоят от авторского „я“ и не замкнуты на нем, но в центре произведения оказывается не внешний рассказ о человеке, а метафорическое изображение определенного типа или даже нескольких типов сознания» [123], перед нами скорее хор, чем герой; не субъект, но межсубъектное взаимодействие, связывающее разные «я», — т.н. «транссубъективная поэзия» (И. Кукулин). Как известно, посредством поэта «высказывается» сам язык, и, видимо, сегодняшнее клипово-фрагментарное, монтажное мировосприятие «провоцирует» язык именно на такую «полисубъектную» форму выражения. Что будет дальше с лирическим героем поэзии? Покажет время.
