— А фамилия и адрес?
— Только имя, — сказал, морща лоб, Роберт Васильевич. — Было пришито на воротнике куртки.
«Степан? — ударило меня как молотом по наковальне. — Правильно, его бабушка всегда пришивала имя к воротнику. Еще когда мы были школьниками. Значит, вот как жизнь твоя на море прошла. Лифтером поработал, а теперь бомж с одним лишь именем на воротнике. Хорошо, бабушка не видит твоя».
— Что писать на карточке новенького, шеф?
— Ларин Андрей Анатольевич пиши. Пятьдесят лет. Жена его с детьми наверху сейчас, слезы льют. С юбилея мужа привезли. Маринованный гриб еще в горле стоит.
— Бывает же такое.
— Ларин?! Андрюха?
— Видимо, поддал, потанцевал, и тромб оторвался где-нибудь в ноге.
— Как бы обширного инфаркта у бедняги не было, — сказал Роберт Васильевич, разбавляя спирт. — Жена еще такая смешная, пять тысяч мне сует и спрашивает, когда они смогут на праздник вернуться? Мол, гости ждут, еда стынет. Глупая баба.
— Это уж точно. Тут как бы ни пришлось поминки сразу справлять следом.
— И не говори, — сказал врач и выпил спирта из металлической кружки. — Короче, вы с этим заканчивайте, а бабку в коридор вывозите. Ей мало осталось. Чего место занимать. Я думаю, мы койку женушке юбиляра в аренду сдадим за пятерку эту. Хоть и не положено, но я думаю, она очень будет просить с муженьком своим, соколиком, побыть.
Все заржали. Подошли к старухе, отсоединили от нее провода, сняли трубку с кислородом, убрали педальный тормоз и покатили к двери.
Я остолбенел, уставившись в темный угол, где минуту назад была койка старухи. Я смотрел в пустоту и не знал, чему верить — ее словам или здравому смыслу. Была ли это в самом деле моя Катя? Говорила ли она правду? Было ли это все знамением, галлюцинацией, предупреждением?
Сзади я услышал приближение чьих-то шагов.
— Молодой человек, вам нельзя здесь находиться, — мягко, но уверенно прозвучал голос Роберта Васильевича. Я лишь мотнул головой. Меня как будто приковали к одному месту. Я смотрел в темноту и пытался разглядеть в ней ответы, которые все это время ускользали от меня.
Рука врача мягко опустилась мне на плечо, и я почувствовал, как в шею впивается тонкая игла. Падая в пустоту, я услышал чей-то приглушенный голос:
— Сожми мой палец, Максим.
— Как больно!
— Тихо, тихо. Ничего. Сейчас сделаю укол. Потерпи.
Медсестра ввела через катетер прозрачную жидкость. Я сразу почувствовал облегчение. Полежал с закрытыми глазами, ощущая неровное биение сердца. Впервые за прожитые годы я чувствовал, что у меня есть сердце. Оно билось так, как будто хотело выпрыгнуть из грудной клетки, проворачивалось, перекручивалось, то ускоряясь, то замедляясь.
