Дождливая темнота за окном медленно сменялась рассветной дымкой. Мне снился Леня, перебирающий листочки на своем дубовом столе. Красивые, ухоженные руки, на среднем пальце правой ямочка от долгого письма, на безымянном — светлое кольцо, гладкое, как жизнь, которую, он проведет с любимой женой. И от этой гладкости, от бликов света на белом золоте я морщилась, стискивая зубы. А Леня продолжал искать нужную ему запись, слегка хмурясь — тонкая морщинка между бровей, — а когда находил, то опускался на стул передо мной, участливый, готовый выслушать любой бред, который я способна на него вылить.
— Иногда я стою у двери и просто не могу взяться за ручку. Мне кажется, что по другую сторону совсем не коридор, не лестница, не двор…
— А что там? — спрашивал Леня, превращаясь в Леонида Васильевича.
— Не знаю… Что-то страшное, что-то, чего не может быть… Как чудище под кроватью. — Я всегда пыталась вывести разговор на шутку, словно бы это могло сохранить меня.
— В детстве ты боялась чудищ под кроватью?
— Я и сейчас их боюсь.
Слова сами собой срывались с губ. А Леня смотрел на меня с таким сочувствием, что больше остального мне хотелось провалиться под землю. Больше, чем узнать, какие же на вкус его губы.
Вкус этот оказался вкусом кофе с рижским бальзамом и коньяком. Интересно, что почувствовал он? Вкус вины, страха и одиночества? Мой личный вкус.
Я вздрогнула и проснулась. На мгновение мне показалось, я снова чувствую горячее, пьяное дыхание Лени на своем лице, тяжесть его тела, силу, с которой он смел все мои запоздалые, жалкие сопротивления. Щеки запылали, я глотнула воздух пересохшим ртом и попыталась встать. Тело, скрученное на жестком диване, отозвалось ноющей болью. В занавешенное тканью окно пробивалось рассветное солнце — прозрачное, нежное, слабое. Пыль кружилась в его лучах. В носу тут же засвербело, я потерлась им об плечо, чтобы сдержаться, и опустила ноги на пол.
И только потом заметила, что кошки рядом нет. Казалось, вот только что она лежала рядом, мурлыкая сквозь сон, а теперь ее не было. Ни на диване, ни под ним, куда я опасливо заглянула, памятуя о чудищах, ни в одном из углов, ни на комоде, словом, в запертой двумя дверями комнате кошки не было. А значит, не было ее и вовсе.
За мгновение паника поднялась от желудка к горлу. Раскаленная лава страха. Я мучительно сглотнула ее, потерла ладонями лицо, взлохматила и без того спутанные волосы и решительно встала. Затоптанный моими грязными ботинками пол укоризненно заскрипел. Мне понадобилось вплотную подойти к комоду, чтобы понять, белеющий у его ножек прямоугольник — фото, которое, в отличие от кошки, мне не причудилось.
