— Я тут… это… — И сбилась, потому что за шесть бесконечных дней не успела придумать, что же сказать напоследок.
Ненавижу вас, живите, как хотите, сволочи? Я ухожу к девушке, мы с ней, между прочим, спим вместе, встаем вместе, кошку ее лысую кормим тоже вместе, а на той неделе даже сводили ее к ветеринару, а это, скажу я вам, уже серьезные отношения? И знать я не хочу, чем вы тут без меня занимаетесь, но поверьте, чем занимаюсь без вас я, вам тоже знать не захочется? Глупости. Пустые подростковые глупости. Ничего не нужно говорить. Просто оставить сумку, полную цветастой одежды, в центре спальни и молча уйти.
Настя почти решила, что так и поступит, но мама оторвалась от плиты и повернулась к ней. В ее растерянных глазах читалась такая тоска, такая загнанность, что Настя забыла как дышать. Грудь стала свинцовой от жалости.
— Мам… Да нормально все, мам! — просяще, даже умоляюще пробормотала Настя. — Я у подружки поживу… Оттуда удобнее в универ катать. — Пнула сумку, подвигая поближе к матери. — Мне шмотки эти не нужны, ты погляди потом, что с ним делать… — И отвела глаза, упершись в угол кухонного стола.
Как же глупо это было! Боже мой, какой детский лепет. Дура. Дура, Настя. В детстве дурой была, потом дурой, а сейчас не дура даже, дурища. И молчишь теперь, как дура. Давай, скажи что-нибудь, придумай же! Ну! Не молчи!
— Ты на триста сорок девятом поедешь? — Будто вопрос этот мог спасти ситуацию.
Игорь вздрогнул, обернулся и рывком пронесся мимо них, застывших в дверях. В ванной зашумела вода.
— Покушала бы, Насть, позавтракала бы, — жалобно попросила мама, но тут же сама себя оборвала.
Жалость душила Настю грудной жабой. Стискивала длинными бородавчатыми пальцами горло, пережимала трахею, влажно копошилась в солнечном сплетении. Настя послушно опустилась на табуретку. Мама поставила перед ней тарелку — как назло, старую, еще из детства. Белая, маленький скол с бочка, и круглая пышная груша, нарисованная на самом дне. Скворчащие еще оладушки укрыли собой рисунок, теперь, если захочется еще полюбоваться, придется съесть все-все до последнего кусочка. Защипало в глазах, Настя заморгала, прогоняя слезы. Над старой тарелкой плачут только дуры.
— Со сметанкой? — Мама так и не решилась присесть рядом, маячила за спиной.
— Мам, перестань… Хорошо все. Правда.
Мама всхлипнула, будто схватилась за горячее.
— Настька… — начала она, но не смогла, захлебнулась словами.
И это придало Насте сил. Она поднялась с табурета, обхватила мамины плечи, подивилась, как похудела та от переживаний и как ей это шло.
