— Господи! — молился Николай на ходу, почти не умаляя своего торопливого шага. — Господи! не дай духу гордыни овладеть моею душою.
А перед глазами Николая по прежнему продолжало вырисовываться все яснее и яснее торжественное, победоносное шествие воинов-детей.
Порой ему начинало казаться, что молитва его не может быть услышана потому только, что он молится на ходу. Он останавливался на дороге, забегал куда-нибудь в кусты, падал на колени и долго и горячо молился.
А в ушах его по-прежнему раздавались трубные звуки, звенело и гремело оружие; перед глазами по-прежнему рисовалось бегущее разбитое воинство неверных и отворяющиеся ворота Иерусалима.
У Николая был друг и почти ровесник Ганс, живший также в предместье города Кёльна, но только на другой его стороне и также бывший свободным на нынешний день и не пошедший в поле со стадом. К нему-то, перед вечером, и направил почти инстинктивно шаги свои Николай. Ему надо было поделиться, хотя с кем-нибудь, всеми впечатлениями и всеми тревогами нынешнего дня, а Ганс представлялся ему всего более подходящим слушателем и собеседником.
Ганс играл на площадке с сверстниками своими и другими мальчиками старше и моложе его возрастом. Гул стоял на площадке. Издалека слышен был смех и веселье, дружные крики. Николай, разумеется, знал всех играющих и все тотчас же узнали и приветствовали его.
— Николай пришел, — раздалось на площадке, — надо и его включить в игру.
Несколько рук протянулось к Николаю.
Но ему было, разумеется, не до игры; ему нужно было видеться и говорить с одним только Гансом; к нему только одному лежала в это время его душа. Уговорив приятеля под каким-то предлогом оставить игру, Николай удалился с ним к дому, где жили родные Ганса, и там, улегшись в тени между кустами, оба мальчика, вели между собою долгую и оживленную беседу.
Весь рассказ странника был передан со всевозможнейшею полнотою. Каждое почти слово рассказа было тщательно взвешиваемо и обсуждаемо приятелями. Все испытанное, пережитое и прочувствованное в течение дня, все возбуждавшее сомнения и внушавшее бодрость было подробно высказано и передано Николаем своему сверстнику — другу. Воображение, найдя себе подкрепление и опору, действовало еще сильнее, еще решительнее, еще беззаветнее. Дело образования громадной армии детей являлось чем-то не представляющим никакого затруднения. Будущие дети-крестоносцы воспламеняли друг друга и придавали друг другу бесконечную бодрость. В особенности Ганс был чужд всяким сомнениям.
