Чврлик, оглушенный этим известием, рухнул на убогую постель и три дня боролся со смертью… Видали вы когда человека, которому тяжело умирать не из-за грехов или нечистой совести, а потому, что хотел он жить, хотел добра жене, дочери? Это большая разница! И вот выходит — все его усилия были напрасны! Уж и руки поднять не может, уж и голоса не может подать, и глаза стекленеют, только горе да причитания жены и дочки раза два возвращали его к жизни… Так и умер…
— Господи, пошли ему вечный покой! — Дедушка вытер слезы. — А что же сталось с женщинами?
— Пошли ему бог!.. С женщинами? Вот когда этот мироед во всей красе проявился — чтоб бог ему смерти не дал!
— Что ты, что ты, ради всего святого! — ужаснулся такому проклятию дед.
— Заслужил он этого, — или чтоб собачьей смертью помер. Жена с дочкой чуть с ума не сошли, потеряв мужа и отца. А мироед Зингер? То время, что они провели у постели больного и умирающего отца, он велел им отработать, сам явился гнать их на работу: мол, ничего теперь не поделаешь, а вы должны признать, что не работали это время, и мне пришлось других нанимать! И это он тоже высчитал из их платы… С отчаяния они отказались работать, тогда он пригрозил им старостой, а когда и это не помогло — все же заставил их вернуться на работу с помощью жандармов; договор у них на год, и они это подтверждают, стало быть, придется работать. И никто за них перед этим мироедом не заступился! Наоборот, шушукались: «Мол, раз договорились на год, должны отработать».
И все-таки они не отработали. Лоботряс Давид, мироедов сыночек, насильно, по-разбойничьи задумал обесчестить Жофку, заперев ее в амбаре. Она все же вырвалась, а мать, увидев на теле дочери синяки, как разъяренная львица, всадила навозные вилы в грудь этому негодяю… Но поранила она его не смертельно… Ей за это ничего не было, суд оправдал ее, и им сказали, что никто не может их больше заставить работать на Зингера…
— Уж не могла заколоть того разбойника! Что же они потом-то делали? — спросил сердито дедушка.
— Теперь по людям работают. И ничего-то у них нет, только тем и живут, что заработают. И на зиму возвращаются — в чужом дому живут, и летом в найме — у чужих.
— Ну, а дом, поле? — забеспокоился дед; его интересовало, чем все кончилось.
— Это все Зингеру отошло. Через адвоката заставил платить. А откуда им столько взять было? Жид утаил все, что они успели внести — и за корову, и за все остальное, свидетелей-то не было, а покойный Чврлик никаких расписок с него не стребовал. Дом, поле, землю — все продали с молотка. Зингер сам их и купил, и само собой, за сколько хотел.
