VIII
Когда в тот день рано утром старуха со Штефаном ушли в город, Зузка осталась дома одна.
Без конца в окошко выглядывала, не идет ли Самко, сбегала и в деревню узнать, кого забрали.
Она и пела, и плакала, и молилась, только б Самко не взяли, да все понапрасну.
Самко, едва сдерживая слезы, ввалился в избу.
Зузка уже бежала ему навстречу, в грудь ему уткнулась, а он прижал ее, да только и смог вымолвить:
— Солдат я.
— Вот и все, — со стоном вырвалось у нее.
Деревенские ей о том и раньше сказали, но она не хотела поверить.
Долго и молча стояли они обнявшись и плакали, пока кто-то мимо окна не прошел.
Отпрянули они друг от друга, а потом долго еще сидели без слов.
Самко хотел рассказать, как, услышав это страшное «Tauglich», он стал сам не свой, как к ней спешил, да от горя слова выговорить не мог.
Да разве скажешь лучше, чем он сказал уже слезами и горячим пожатьем рук!
Ну а Зузка?
Ей-то каково было? Одна она сама о том рассказала бы. Верила она Самко, каждому его слову верила, но три года — долгий срок, глядишь — все переменится.
И почему это девчат в армию не берут? Вот бы пойти сейчас с ним, чтоб всегда быть рядом.
Или знать хотя бы, кого попросить, чтоб не брали его!
Сказала бы, что сирота она, одна на целом свете, никому-то до нее дела нет, был у нее Самко, и того хотят отнять.
Задумавшись, она отвечала Самко невпопад, и тот поневоле переспрашивал. А в глазах у обоих слезы.
Как мог, утешал он ее — и ласковым словом, и обещаньями, и целовал-обнимал, но куда уж тут развеселить — не под силу было.
— Что с тобой, Зузка? Не заболела ли ты?
— Здорова-то я, здорова, да вот не по себе… — вздохнула она.
— Что с тобой? Скажи, не мучай меня.
— Ох, ничего. Да разве… Сердце у меня, сердце болит! — И с плачем положила она голову ему на плечо.
Самко не отставал с расспросами, пока она ему не призналась, что боится его любовь потерять.
— Вот и прошла моя печаль, солдатик мой родной, — обняла Зузка его за плечи, принуждая себя засмеяться.
Тут в избу вошла старостиха.
— Добрый вечер, — сказала.
Люди видели, что Самко в деревне, передали матери, а где ж ему еще быть, как не у Зузки.
Зузка вскочила в растерянности, не знала, поздороваться ли с той, что так ее обижала, выйти ли вон или еще что делать.
Самко тоже молчал.
У матери внутри все перевернулось при виде Зузки, которую сын ее обнимал, чуть не прокляла ее. Смерила она только Зузку с ног до головы злобным взглядом и, повернувшись к сыну, сказала вроде бы спокойно:
