Тронули его Зузкины слезы, да и права она — раньше им надо было думать.
— Дай тебе, господи, да больно далеко вы зашли, вот ведь что худо, — не преминула добавить старуха.
И тут в избу вошел Самко.
Зузка вздрогнула, не зная, что и делать: то ли убежать, то ли остаться. Ей и в голову не могло прийти, что Самко заявится. Щеки у нее пылали, сердце от страха сжималось: видно, дома у него неладно, да и здесь что-то еще будет?
Но обошлось мирно.
Штефко пожал протянутую руку, и старуха Цедилкова с гостем поздоровалась, но дивилась только — чего это он в такую рань?
— Из дома я, бабушка. Да с наказом больше не возвращаться… — проговорил Самко с горечью в голосе и рассказал о том, что дома стряслось.
Цедилкова и Штефан пожалели его, чего греха таить, не очень-то от души.
А Зузка разрыдалась так, что вся слезами изошла, пока Самко к ней не подошел, стал уговаривать, чтоб не боялась она, что слово свое он сдержит, господь — свидетель.
— А сам-то ты куда денешься? — воскликнула Зузка.
— Обо мне не печалься. Прокормлюсь, на себя заработаю, а там вскорости и наш император на довольствие возьмет. Об одном прошу тебя, Штефко, да вас, бабушка, — обернулся он к ним, — не обижайте вы ее. Покамест ты для нее был справедливым хозяином…
— И впредь таким буду, — заверил его Штефко и пожал руку без особой, правда, радости, но все же тронутый такой просьбой.
— А захочешь, — откуда бы ни пришел, — ступай к нам, коли отец не примет, — Штефан уже поостыл, хотя было ему еще как-то не по себе.
Добрая душа, а, впрочем, что же ему еще оставалось?
Зузка сама себе пару нашла, так что напрасны теперь и просьбы и угрозы. Об этом он уж больше и не помышлял.
А Самко поблагодарил, распрощался со всеми за руку и отправился в город.
VII
В городе Самко устроился на лесопилку — бревна катать. Жил он со всеми в бараке. И все было бы ничего, только б видеть Зузку почаще. Ведь до рекрутчины совсем мало дней осталось, а там снаряжайся в путь-дорогу. Он же видит Зузку только по воскресеньям, да еще в праздник какой забежит поговорить, помечтать о том, что дальше будет, и то покою не дают.
К Цедилковым после того он раза два заглядывал, Штефан звал.
Только он на порог, а мать его тут как тут, и ну упрашивать, уговаривать, — мол, домой иди, отцу покайся. А он — нет и нет, и тогда все в деревне и Зузку, и старуху, и Штефана винить стали, будто отговаривают они его.
А того и в помине не было.
Ведь Цедилкова ему не указ, а что до Зузки, так она сама посылала его домой прощения просить.
