После похорон Циля перебралась к себе домой и лишь изредка навещала Мацо — прибрать да сготовить.
Он тоже захаживал к ней, а через четыре недели (вот уж радовались те, кто предрекал это с самого начала) Мацо с Цилей были обвенчаны!
Чего только не пришлось ему выслушать за это время, но он не обращал внимания, а Циля тем более.
— Мы ведь ее не отравили, а коли она умерла, муж ее может жениться, а я за него замуж выйти, — обрывала Циля каждого, убежденная в своей правоте.
Нашлись, конечно, и такие, кто одобрял, — дескать, от судьбы не уйдешь, им суждено было снова сойтись и тому подобное. Люди ведь всякие бывают.
Как бы там ни было, а через четыре недели после смерти жены привел Мацо Цилю к себе в дом, перенес и сундук ее.
Было лето, стояла сильная жара.
Дети целыми днями барахтались в воде у мельницы, но больше всего сбегалось их вечером, после работы в поле, и тут уж крики, пение, а то и плач не утихали до самой полуночи.
Но теперь это никому не мешало.
Мельник, давно привыкший к шуму, почти и не замечал его, Анна лежала на кладбище, а Циля и Мацо засыпали и под эти крики.
Страда еще только начиналась, каждый работник был на счету, и нужно было как следует подналечь, чтобы успеть сделать все в срок. Не удивительно, что спали они после такой работы как убитые.
А Циля затеяла еще в доме все менять, новые порядки заводить; даже подвал открыла, чтобы проветрился и просох.
Одежду, что осталась после Анны, она почти всю раздала бедным, только самое лучшее уложила назад в сундук и вынесла на чердак — пусть лежит, только она после Анны носить ничего не будет.
Она бы и это с радостью раздарила или продала, чтобы ничто в доме не напоминало об Анне, но боялась людских пересудов, — наверняка попрекнули бы — дескать, «профурыкала добро, а могло бы еще пригодиться».
Мацо не понимал, зачем она это затеяла, но не перечил:
— Делай, как знаешь. Что мне до женских тряпок, ты теперь здесь хозяйка.
Потом Циля разобрала и Аннину постель и вынесла ее в сарай, а коробку, где Анна держала нитки с иголками, и прочие ее мелочи собрала в корзину и высыпала в канаву. «С глаз долой, чтобы мне покой был».
Да разве нет его у нее?
Это как сказать.
Днем еще туда-сюда, только в темных местах ей как-то жутковато становилось, а вот ночью в темноте, когда приходят эти сны…
Ей и дома-то все Анна снилась, а как перебралась к Грбаню, что ни ночь, она только и чудилась. То привидится ей здоровая, будто гонит ее из дому, от мужа, а то — больная, изможденная, будто бы вцепляется ей в волосы; стоит Циле задремать — та уж перед глазами.
