— Бенджамин, — говорил он. — Чья бы корова мычала, а твоя… Ты же сам обожаешь заложить за ворот.
— С двумя большими отличиями, — серьезно отвечал доктор. — Я никогда не пью днем, а вечером начинаю пить только на сытый желудок.
— Ты просто переводишь добро, мой друг, — говорил Арман. — Любому известно, что ничего не может сравниться с глоточком славного виски натощак.
— Верно, — согласился доктор. — Но и с ударом по твоей печени тоже ничего не сравнится.
— Ты несешь вздор, словно выжившая из ума старуха, — холодно ответил Арман. — Как будто на твоем месте сейчас Моника.
Несколько раз случалось даже так, что доктор отказывался составить компанию Арману в выпивке. Но даже это не помогало. В таких случаях Арман либо приходил к другу и пил в одиночку, либо уже напивался вусмерть в Хаббарде, тогда доктору приходилось ехать за ним и отвозить домой.
Доктор начал замечать, что на щеках Армана появляются тоненькие синие вены, изломанные, как паучьи лапки. Порой Арман прижимал руку к правому боку, а потом с болезненной гримасой отдергивал — доктору становилось страшно.
— Послушай, Арман, — сказал он как-то вечером, — что, если мне тебя обследовать хорошенько? Выглядишь ты ужасно.
Арман ударил стаканом по столу.
— Предоставь мне самому заботиться о своем здоровье, — выкрикнул он. — Когда мне понадобится врач, я пошлю за тобой. А сейчас я просто пришел к тебе в гости, запомни!
Арман стал прибавлять в весе. Причем вовсе не так, как толстеют от систематического переедания. Он заметно размяк, обpюзг и с каждым днем ему становилось труднее и труднее заставлять себя отправляться в пекарню, даже на один час.
— Теперь ты походишь на свинью еще больше обычного, — заявила Моника. — Ты только посмотри на себя. Ты уже не можешь застегнуть брюки, да и воротнички тебя душат.
— Душат меня уже давно, Моника, — ответил Арман. — И воротнички тут ни при чем.
По утрам, когда Арман просыпался, сердце его так колотилось, что было трудно дышать и ему приходилось брать в кулак всю свою волю, чтобы спуститься и налить себе виски. В конце концов он стал с вечера прятать бутылку под кровать, чтобы утром оставалось только протянуть руку.
— Это мне вместо будильника, — говорил Арман сам себе. — Чтобы легче было продирать глаза по утрам.
Когда Моника впервые нашла бутылку, она так рассвирепела, что Арман всерьез подумал, не хватит ли ее удар.
— Неужели тебе мало, что ты поглощаешь свое пойло по всему дому? завопила она. — Теперь ты уже носишь эту мерзость в нашу спальню!
