— Оставь меня в покое, — устало отмахнулся Левашов. — Не видишь, настроение хреновое. Пройдет. Не приставай.
Розанов отошел, пожимая плечами, а Левашов, сознавая свою несправедливость к товарищу, расстроился еще больше. Он почти не спал ночью, обдумывая, как разыскать Наташу, как ей все объяснить. Он вел с ней мысленную беседу, горячо убеждал, находил новые аргументы, старался предугадать ее обвинения и подготовить оправдания. Заснул лишь под утро.
А вечером, как только смог, после занятий явился к знакомой скамейке. Еще не было семи, но ранние осенние сумерки уже, словно туман, растекались по земле, закрашивая промежутки между домами, зажигая огоньки в окнах. Шел противный мелкий, назойливый, непрерывный дождь. До блеска начищенные сапоги Левашова покрылись рыжей грязью, китель потемнел, стал твердым, как картонный. От него исходил прелый запах сырости.
Надеяться, что в такую погоду и в такое время, после того, как он подвел ее, Наташа явится, не приходилось. Да он и не питал надежд. Просто пришел, «как лошадь в знакомую конюшню», подумалось с горечью. Куда еще было идти, все же рядом ее дом… А где-то в самом укромном уголке сердца таилась надежда…
…Она подошла незаметно, когда почти совсем стемнело, тихо села рядом, раскрыла большой мужской зонт над головой, взяла его под руку и прижалась поближе.
Он был так счастлив, что долго не мог вымолвить ни слова. Просто сидел и молчал. Кажется, у него даже повлажнели глаза. Впрочем, виноват, наверное, был дождь, брызги которого попадали на лицо.
Наконец решительным движением повернулся к ней, обнял за плечи и поцеловал. Она закинула руку ему на шею, и так они застыли надолго. Большой неуклюжий зонт куда-то завалился, фуражка сползла ему на затылок, холодные струи прокрались за воротник кителя, заструились по взмокшей от волнения спине.
Потом они сидели, глядя на почерневшую степь, на слабо светившуюся реку. Он думал, что теперь-то она заговорит наконец оживленно, горячо, ну пусть не горячо, но заговорит сама. А она по-прежнему молчала, просто положила голову на мокрое его плечо и так сидела. Зонт они подобрали, и теперь Левашов держал его, стараясь укрыть от дождя ее, мало заботясь о себе самом. Он заметил, что она в брюках, в зимних туфлях на каучуковой подошве.
— Как ты догадалась, что я приду?
— А разве ты мог не прийти? — снова отвечала она ему вопросом на вопрос, опять ставя в тупик.
— Ты не обиделась?
Она молча улыбнулась, и он понял нелепость своего вопроса.
