— Неплохо устроился, — сказал Катрин, осматриваясь и присаживаясь на стул, на котором прежде сидел мой компаньон. — Времени, гляжу, даром не терял.
— Время — деньги, — ответил я. — Не ожидал тебя увидеть. Как ты меня нашла?
— Это было несложно. Я ж знаю, где живёшь. Ольга сказала, что ты — здесь. Дела в гору идут?
— Так. Помаленьку. Хочу заведение открыть спортивное.
— Сам решил, или посоветовал кто? Впрочем, неважно. Я к тебе с вестью. Плохой вестью…
— Я уже знаю, — я сделал печальное выражение лица, пытаясь изобразить скорбь по матушке, которую ни разу в жизни не видел. — В газетах писали. Но как это произошло? Почему?
— Барятинские утверждают, что это была остановка сердца.
— А на самом деле?
— Мы полагаем — убийство. Вначале твой дед решил убрать тебя, потом, через месяц — твою матушку.
— Но зачем?! Ты мне объяснишь, что за хрень вообще творится? В Нижнем какая-то война идёт, пишут, что глава вашего рода погиб. Может, расскажешь, наконец? Мне надо знать правду.
— Спокойно, Миш, — мягко сказала Катрин. — Всё расскажу. Для этого я здесь. Секреты хранить больше не имеет смысла. Дед твой считает, что ты незаконно рожденный, что матушка твоя согрешила, и понесла тебя от простолюдина. Вы оба для него — пятно позора на роду. Он ждал, пока тебе исполнится семнадцать, и ты официально перестанешь быть частью рода, чтобы не пошло лишних толков. Но как видишь, всё обернулось иначе.
— Но какой смысл меня убивать, если я всё равно больше не принадлежу роду? Какое теперь это имеет значение?
— Ты же знаешь своего деда: он человек старой закалки. Для него это позор, а позор можно смыть только кровью.
— Да-а-а, — протянул я, — Как всё сложно, оказывается. И что, это правда? Я действительно незаконнорожденный?
— Твоя матушка всегда это отрицала. Но и Барятинские, и Птахины уверены, что это так. Говорят, в том месяце, после которого она обременилась тобой, Елена Филипповна отдыхала в Крыму. А когда в десять лет у тебя не проявились родовые черты, и ты не смог овладеть чарами, твоему деду стало окончательно понятно, что ты — не потомок рода.
— Так себе новости, скажем. Печальные.
Моя рука лежала на столе, и Катрин заботливо взяла её:
— Понимаю, тебя тяжело сейчас, — сказала девушка. — Впрочем, изгнание ты пережил, а это было гораздо труднее. Как сам вообще?
— Да так. Неплохо. Старую жизнь иногда вспоминаю, тоскливо становится немного, — тут я не соврал. Я действительно до сих пор не мог избавиться от воспоминаний о своём мире, который теперь казался лишь сном.
