Менее всего был похож на сатану этот человек с маленьким, дряблым личиком, но было в его гусином гоготанье что-то такое, что уничтожало святость и крепость тюрьмы. Посмейся он еще немного – и вот развалятся гнилостно стены, и упадут размокшие решетки, и надзиратель сам выведет арестантов за ворота: пожалуйте, господа, гуляйте себе по городу, – а может, кто и в деревню хочет? Сатана! [Там же: 62].
От полного неверия в свою скорую смерть крестьянин приходит к осознанию ее неизбежности; здесь описывается человек, никогда прежде не думавший о кончине:
Он никогда не думал о том, что такое смерть, и образа для него смерть не имела, – но теперь он почувствовал ясно, увидел, ощутил, что она вошла в камеру и ищет его, шаря руками. И, спасаясь, он начал бегать по камере [Там же: 64–65].
Итог – полное безразличие к окружающей реальности, обусловленное непобедимым противоречием между жизнью и смертью. Это противоречие становится наглядным из-за того, что Янсон «опредмечивает» свою жизнь, «выкристаллизовывает» ее до нескольких бытовых деталей, недоступных после гибели:
Его слабая мысль не могла связать этих двух представлений, так чудовищно противоречащих одно другому: обычно светлого дня, запаха и вкуса капусты – и того, что через два дня, через день он должен умереть [Андреев 1990, III: 65].
Подобный прием «опредмечивания» жизни встречается и в других произведениях Л. Андреева («Гостинец», «Жили-были», «Большой шлем»). Он оправдан с психологической точки зрения: сознание человека перед смертью сконцентрировано на одной, самой значимой картине жизни.
Для Цыганка, осужденного «за убийство трех человек и вооруженное ограбление», дни в тюрьме «пролетели, как один». Михаил Голубец – пример человека действия, в нем слишком много энергии, чтобы спокойно сидеть и ждать смерти. В отличие от Янсона, он во время преступлений знал о своей возможной смерти и поэтому принимает известие о казни легко. В свойственной ему артистичной манере Цыганок представляет себе экзекуцию как действо, на котором хорошо бы умереть «под музыку», но еще лучше быть в роли палача. Михаил воспринимает свою гибель как должное, но для него невыносимо ожидание. Это проблема, которую министр обозначил как проблему «знания», а Вернер поставил во главу угла в предсмертном письме, не вошедшем в рассказ:
А теперь я, не больной и без жара, знаю, что через десять часов умру. Это невозможно. Тогда нужно уничтожить все часы и прекратить восход солнца. Во всяком случае, людей перед казнью – это практическое соображение, которое я усиленно рекомендую, – нужно два месяца держать в абсолютной темноте и в таких толстых стенах, чтобы времени совсем не слышно было [Там же: 615].
