– Доскональнейше. Дос-ко-наль-ней-ше расспрошу тебя обо всем. Ибо это касается уже не преступлений плоти, но греха. Мы обязаны выяснить все, чтобы подобное более вообще не могло случиться. Ни с тобою, ни с кем другим.
– История… история человечества, отче, видала вещи и похуже.
– Изрядно сказано, батюшка Пялужис. Однако каждое поколение людей мнит себя лучшим, чем прежнее. Всем нам желательно видеть зло лишь в прошлом, и потому мы должны стараться осознать его, выяснить, кто виноват, что оно до сих пор живуче: вечно меняющиеся условия или мы сами, кои во всякое время остаемся теми же.
– По силам ли нам осознать это?
– Необходимо стараться, Пялужис. Быть может, нам это не удастся, но кто-нибудь, кто будет жить после нас, вероятно, сумеет все осмыслить, если уже сейчас мы приложим усилия, чтобы выявить корни каждого конкретного зла. Готов ли ты, отец, побеседовать со мной откровенно и исчерпывающе? Я все это время пекся о твоей судьбе. И сейчас я к тебе неравнодушен. Но стану куда сильнее печься о жизни других несчастных, едва почувствую, что ты недостоин нашей милости. Готов ли ты побеседовать со мной?
– Да, отче.
– Итак, прежде всего: когда в точности это случилось?
– В одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертом году от Рождества Христова, перед самым Рождеством. Точной даты я сейчас не припомню.
– Значит, не припомнишь…
– Если вы помните, отче, это было вскоре после того, как в мой приход откуда-то забрел рассказчик. Я писал вам о нем, и вы посоветовали мне не слишком ругать его с амвона. Что еще? А, да. Тогда устоялась эта чудная погода, теплотой похожая на весеннюю или летнюю, лишь выпавший снег мешал этому поверить. Об этом я писал тоже.
– Да, да.
– Теперь вспоминаете, отче?
– Да, да, Расскажи мне, Пялужис, об этих графах, Жилинскасах.
– Могу сказать немногое. Если вы, отец, слышали что-то об этом происшествии, то, наверное, знаете, что виновником его и был граф Жилинскас. Он жил там с матерью своей матери. Ей принадлежит поместье, содержала она и юного графа. Эта женщина…
– Нет, нет, не то… Скажи-ка мне, отец, сколько лет было тогда графу?
– Точно не скажу, но мы с ним примерно сверстники.
– Почему он это сделал?
– Не знаю.
– Скверно, очень скверно. Подумай, отец. Не забывай: мы ведь решаем и твое дело.
– Мое положение аховое, отче. Этот человек не был набожным католиком.
– Он не ходил в церковь?
– Очень редко. Он ни разу не исповедался у меня.
– Хм. Может, у него был тайный исповедник?
