– Кесарю кесарево, а Богу Богово. Не так ли, Мейжис?
То-то и оно, дедушка. Так оно и было. Я знал это наверняка, из ее слов, из того, как вела себя моя девочка, понимал это по ее лицу, глазам, рукам, и, наконец, я это чувствовал. Два или три раза, навещая Регину, я слышал, как стучатся в окно, тихо, виновато, несмело, и вопрошающе смотрел на нее – ты пойдешь? – но она лишь улыбалась и трясла головою: нет.
«Только, пожалуйста, ничего им не делай, Косматик, – молила она, когда я выходил во двор сказать мужикам, чтобы те шли с богом. – Ничего им не делай. Они ведь не виноваты, что их беды гнетут всякие. Бедные, несчастные дети».
Едва завидя меня, они трусили прочь, печально понурив головы, и даже мне становилось их жалко. У себя дома они кричали на жен, ругали своих детей, парней и девок, были такими, каких ты, тятенька, видишь их среди бела дня. Но вот ночью, под Регининым окошком, они были грустны, смущены и несмелы. Один такой, пьяненький в дрезину, вскарабкался на забор и расплакался. Я подошел, похлопал его по плечу и сказал:
– Ну, полно тебе. Успокойся. Иди домой, проспись. Это еще не конец света. Придешь в другой раз.
Не мог я им объяснить, что упования их пусты, как цветок шиповника, что Регина никогда их не полюбит, сколько бы они ни лобызали и не мяли ее в кровати или на сене. Они бы только еще больше расстроились.
«Спасибо, Мейжис, – лепетал пьянчужка. – Я ведь не могу без нее, ты меня понимаешь?»
Где ж не понять, дедунечка. Мне даже было чуть стыдно, что вот, я любим, а они нет.
– Может быть, Мейжис, она и тебя боялась, как Юозапас?
Нет, дедушка, это я боялся, коли о том разговор зашел. Очень боялся, что разлюбит…
– Твое сердце, Мейжис…
Ладно, отченька, не надо.
И вот, встав на путь своей новой жизни, я решил на ней жениться. Такая мысль пришла мне в голову, когда Лашукас согласился сделать небольшой крюк. Я все представлял, дедонька, что за радость это будет для моей маленькой девочки. Так и видел дрожащие от волнения реснички, мне виделся и слышался ее смех, я чувствовал, как руки ее обвивают мою шею. Я места себе не находил, тятя, так хотел рассказать ей все, как было.
Ей-богу, дедонька, чем шире раскрывались перед моими глазами врата новой жизни, тем скорее я жаждал в них войти. Я стал жаден, жаждал всех благ сейчас же, немедленно, за это и расплачиваюсь сейчас. Я не мог нарадоваться на пригожий солнечный день, теплый воздух, виды, которые расстилались вокруг, стрекот кузнечиков, но чем больше я думал об этих вещах, столь нежданно выпавших на мою долю, тем сильнее ощущал, что мне этого мало. Я хотел еще засветло добраться до Ковна, представиться губернатору, вручить ему письмо от капитана, получить отпущение грехов, жениться на своей красавице Регине и с той поры глядеть на нее уже не глазами вора, жаждущими лишь хорошо запомнить ее облик и унести его с собою, а как человек, который будет видеть ее и сегодня, и завтра, и все время. Словом, отченька, мне весьма многого хотелось, а вот подумать, возможно ли это, я не удосужился.
