в ответ на оскорбление, вряд ли кому-то удалось бы его удержать. Дочка тоже показалась мне похожей на отчима с мачехой, мрачноватой и умненькой, но позже выяснилось, что я ошибался. Девочка эта была моих лет, но уже прекрасно умела скрывать свои мысли и злые умыслы. И на участь мою повлияла именно она, а не отчим с мачехой. Возможно, тятенька, она также заслужила наказание, но я слишком мало прожил со своими приемными родителями, и их
долг не успел утвердиться в моей душе. Я не научился наказывать расчетливо. Вот какая у меня была приемная семья.
– Почему была, Мейжис. Разве их уже нету?
Как нету, дедушка, есть, живы-здоровехоньки. Но они уже стали иными. Бог перекраивает все и сплетает по-новому, едва лишь чья-то судьба соприкоснется с моей.
Я был замкнут, батюшка, замкнут, как темный чуланчик, а такому маленькому мальчику это не пристало. Моим новым родителям подобная скрытность не доставляла забот, она им даже нравилась, они думали, что она свидетельствует о моей серьезности и собранности. Но они ошибались, дедунечка, я не был таким, каким они хотели меня видеть, я был боязлив, ходил съежившись, и мир казался мне слишком большим. Я грустил, отец, и в этом нет ничего дурного, потому что я был всего лишь маленький мальчик, а перемены, настигшие меня, были слишком велики, внушительны даже для взрослого человека. Мне хотелось побыть одному, но в этом доме было невозможно побыть одному, абсолютно невозможно. Не зная, где мне затаиться, я был вынужден замкнуться хотя бы внутри себя. И больше всего неприятностей доставляла мне в этом моя сводная сестра, Регина. При каждом удобном случае она пыталась разговорить меня и расспросить о самом сокровенном. Ее можно было понять, тятенька. Из-за суровости моих приемных родителей почти никто их не навещал, люди были редкими гостями в этом доме. И вот появился я, чужак, найденыш, конечно, ей было любопытно. Но я избегал ее, стремясь побыть в одиночестве, и это еще сильнее разжигало ее любопытство. Эта девчушка была для меня сущей мукой, дедушка. Она сердилась, если я отворачивался и уходил при ее появлении, и, в сущности не желая мне зла, разве что отомстить маленечко, сделала то, что в корне изменило всю мою последующую жизнь.
Случилось это, когда лето уже было на исходе и яблоки налились соком. Однажды вечером отчим поймал у нас в саду вора. Сын зажиточных крестьян, семнадцатилетний подросток, проходя мимо, задумал сорвать яблоко. Пойманный, он даже не сопротивлялся, не вырывался и не пытался удрать, потому что не думал, что совершил что-то плохое. Зато отчим усмотрел в этом преступление, требовавшее немедленного наказания. Отчим привел этого паренька к нам на двор, словно Авраам, ведущий на казнь ничего не подозревающего Исаака, привязал его запястьями к коновязи и, взяв деревянную колоду, одним ударом расплющил парню правую ладонь, сопроводив удар заповедью «не укради!». Затем так же спокойно отвязал бледного, как полотно, мальчика и, не оборачиваясь, пошел в избу, уверенный в своей правоте.
