Бл*, он не думал, что испытает это снова, он никогда бы не поверил, что излечится… от той, другой зависимости, что перестанет видеть ту… по ночам. Но она вспоминалась все реже, звонки частному детективу стали единичными, а отчеты уже не открывались с таким рвением. Черты лица стирались из памяти… их заменяли аккуратные, словно вылепленные, черты лица Нини. Да, ему нравилось называть ее Нини. НИИИни. Там, в парке он боролся с диким желанием наклониться к ней и убрать пряди волос с ее лица, погладить большим пальцем ее губы. Губы… О них он тоже думал. Они сводили его с ума. Ее огромные глаза, заслоняли собой другие. Такого же цвета… и ему уже казалось, что те, пожалуй, были не такими яркими, как эти. Он не понимал себя. Не понимал, какого черта сравнивает их, почему оба лица сливаются для него в одно. Как будто…как будто он уже ее нашел и испытывает физическое и моральное удовлетворение, а потребность рыть носом землю уходит на второй план. Его больше волновало — куда отвезти их обоих сегодня вечером. Где еще она не была? Что не видела в Мадриде? Взять Мати и всем вместе…
— Какого такого свидетеля, который вас прекрасно знает, может привести обвинение, Альварес! Вы меня слышите?
Резко обернулся к адвокату. Приятная картинка, на которой он, Нина и Мати гуляют по берегу моря, испарилась, и вместо нее возник зал суда, перекошенное лицо Индюка и щелкающие фотоаппараты.
— Что?
— Сейчас сюда войдет свидетель обвинения. Какого черта? Что за свидетель может быть? Кто готов давать против вас показания?
— А мне откуда знать? Это разве не ваша работа?
— Твою ж мать! Карамба! — выругался адвокат, когда в залу суда вошла Каролина в великолепном темно-бордовом платье. Вошла, как на подиум, и продефилировала к креслу. С трагическим лицом, бледным макияжем и грустными глазами. Надела б черное, можно было бы решить, что у нее кто-то умер.
— Какого черта? — процедил сквозь зубы Альварес и сжал кулаки. Ах ты ж сука! Что за выбрык!
Каролина картинно убрала с лица завитые светлые пряди, делано склонила голову на бок, хлопая длинными ресницами.
— Сеньора Альварес…
— Завоченко. У меня моя девичья фамилия. — и с упреком посмотрела на Альвареса.
Да, он не захотел делиться своей фамилией, и это было прописано в брачном договоре. Свою фамилию он согласен дать только их общим детям. Когда-то он сказал своей мертвой бабке, стоя у могилы на кладбище и положив на мраморную плиту букет нарциссов.
«Ни одна сука не получит моей фамилии. Ни одна. Фамилию Альварес может носить лишь тот, в ком течет моя кровь! Эта свадьба ничего не значит!»
