— У вас сохранились фото меня прежней?
— Конечно. Во всех ракурсах.
— Уничтожьте.
Улыбнулась, пытаясь смягчить свою резкость, чтоб голос звучал мягче.
— Пожалуйста, уничтожьте. Не хочу, чтобы та… я оставалась где-то.
— Хорошо.
Проклятому испанцу должно понравиться. Иначе зачем все это? Зачем столько операций, столько боли, столько сил и времени.
— Хотите прогуляться?
Так и не поворачиваясь ко мне, как будто смущен, а я продолжаю себя рассматривать. Потом подняла халат, набросила на плечи.
— Вы привезли мою собаку?
— Да… она здесь, но в здание больницы я ее впустить не могу. Она живет возле сторожки. Ее хорошо кормят.
— Тогда идемте погуляем.
— Вы так и не сказали, понравилось ли вам ваше новое лицо и… ваше тело?
Усмехнулась уголком рта. Чужого рта. Пухлого, очень сочного, большого. Очень странно, что я говорю, а он двигается.
— Пока не знаю, нравится ли оно мне, но женщина в зеркале очень красивая. Пока что я не считаю ее собой. — потом повернулась к нему и тихо добавила. — Спасибо. Вы великий человек и художник.
Я и понятия тогда не имела, что хозяин клиники никогда не проводил столько времени со своими пациентами. Их у него были сотни… и я всего лишь одна из них. А на моем месте мечтали оказаться многие.
Вышла на улицу, вдохнула воздух всей грудью. Немного страшно — узнает ли меня с таким лицом Гроза? Не покажусь ли я ей страшной и чужой?
Приближалась к сторожке, всматриваясь в лежащую там исхудавшую собаку. Она приподняла морду, пошевелила ушами, а я остановилась. Потом не выдержала и громко крикнула:
— Гроза!
Она вскинулась, взвизгнула и ко мне сломя голову, так, что уши ветром назад уносит, язык на бок, и бежит. Моя девочка. Моя преданная малышка. Сколько ждала меня.
— Грозушка моя хорошая, моя девочка. Узнала.
Лицо облизывает, руки целует, скулит, прыгает. И я сама плачу, обнимаю ее, целую в нос.
— Еще немного, и я выйду отсюда. Выйду и заберу тебя с собой. Ты больше не будешь жить на улице.
Говорят, люди создают себя сами. Они — то, чем хотят и могут быть. Я еще никогда не была настолько согласна с этим, как сейчас. Но у меня нет средств, чтобы себя создавать. Я осталась ни с чем, и как только выйду из клиники, мы вместе с Грозой окажемся на улице.
К выписке я не готовилась. Я просто думала, что делать дальше. Куда идти. Ни документов… ничего абсолютно. Чистый лист.
— Куда поедете? — вкрадчиво спросил Владимир, записывая что-то в моей карте. Его аккуратные, длинные, холеные пальцы сжимали шариковую ручку очень изящно. Настоящие руки хирурга. Стерильно чистые с аккуратно постриженными ногтями. Я помнила руки Альвареса со сбитыми костяшками, со вздутыми венами. Сильные, мощные, подвижные. Я так отчетливо представила их себе, что невольно вздрогнула и тряхнула головой.
