Она хотела прикрыть глаза всего на несколько секунд, но, проснувшись, обнаружила, что вода уже остыла, руки онемели, а порез на подбородке пульсировал болью. Она быстро встала и, схватив махровый халат, завернулась в него и посмотрела на свое отражение в зеркале. Пластыри держались крепко, и крови не было.
– Это хорошо, – бормотала она, ступая босиком по полу к постели.
Она не потрудилась снять халат, а просто свернулась калачиком поверх покрывала и натянула его край на ноги. Она заснула за считаные секунды, и ей снилось, что она играет в салки с маленькой светловолосой девочкой в поле ярких техасских люпинов. Девочка была одета в белоснежный сарафан.
Ее голубые глаза были того же цвета, что и цветы.
Звон будильника выдернул Харпер из сна и вернул в реальность. Как бы крепко она ни закрывала глаз, она не могла вспомнить то ощущение гармонии, которое она испытала в поле голубых люпинов.
Вздохнув, она спустила ноги с кровати, выключила верещащий будильник и снова пошла в ванную, чтобы проверить рану. Она выглядела нормально, хотя и пульсировала с каждым ударом сердца. Быстро переодевшись в джинсы и футболку, Харпер бегом пустилась по тропинке из гравия в сторону кафе.
Сед, должно быть, заметил ее приближение, потому что на столе для нее уже стояла чашка кофе. Она подняла ее и согрела руки, прежде чем сделать первый глоток.
– Надо было надеть куртку. Утренний ветер холодный, – заметила она.
– Так будет еще пару недель, пока Пасха не кончится. А потом будем молить небеса послать нам прохладный ветерок, – сказал он. – Что у тебя с подбородком?
Попивая кофе, она рассказала ему, что произошло.
– Видать, есть сестры, готовые голову оторвать за право своей сестры сесть за барный стул. А есть такие, которым лишь бы влезть в дела сестры без спросу.
– За какими демонами ты гоняешься, дитя мое? – спросил он, понизив голос.
– С чего ты взял, что у меня есть демоны? – Харпер отодвинула стул и принесла кофейник, чтобы наполнить обе чашки.
– Это так же явно, как пятачок на свином рыле. Что случилось тем летом, когда вы последний раз приезжали сюда на месяц? С тех пор ты сама не своя, ей-богу. Твоя бабушка очень переживала за тебя, когда ты сбежала из интерната. Ты даже ни с кем не связалась. Почему от тебя не было вестей, пока тебе не исполнилось восемнадцать? – спросил он.
– Я жила своей жизнью, и, поверь мне, бабушка была единственной, кто обо мне волновался, – сказала она ровным голосом.
