позе. Ее бедра трясутся, и самолет словно вторит.
Криспин Кокс пытается игнорировать боли в животе. Чтобы отвлечься, он думает о своей первой жене Луизе, которая никогда не сдавалась. Они развелись тридцать девять лет назад: времени с того дня прошло больше, чем они прожили вместе, и каждые несколько лет ее адвокат обращается к его адвокату с каким-нибудь надуманным предлогом, чтобы содрать с него больше… Больше денег, больше акций, больше недвижимости. Иногда для детей, иногда для нее самой. И черт возьми, в половине случаев она даже выигрывает.
Сиделка обращается к нему:
– Доктор сказал, что ваше состояние удовлетворительно. Но, кажется, вам больно? На сколько, от одного до десяти, вы оцениваете боль?
– Я в порядке, – говорит Криспин. – Мне просто нужна еще одна таблетка.
И почему он так хорошо помнит Луизу? Помнит их разговор у Карлино – тогда она сделала его любимую прическу и надела лучшее платье, – но не помнит, где они провели свой медовый месяц или чем занимался его младший сын. Вся его жизнь здесь, перед глазами, но иногда на яркий пейзаж наплывают тучи. То, что он видит и вспоминает, меняется каждый час.
Сиделка кладет таблетку в его раскрытую ладонь.
– Перестань так на меня смотреть, – говорит он ей.
– Сэр, я просто пытаюсь делать свою работу.
– В этом и проблема, – ворчит он. – Ты смотришь на меня так, будто я твоя чертова работа. Я никому не нужен. Не был нужен и не буду. Неужели ты не можешь вбить это в свою тупую упрямую голову?
Сиделка смотрит вниз, как будто ее ноги внезапно загорелись и ей нужно следить за пламенем. Господи, некоторые люди так слабы. Подуй на них, и они упадут. Он снова представляет себе Луизу и думает: Она никогда не отворачивалась, когда я кричал.
Перед ним возникает стюардесса с задницей мирового класса. Откуда она взялась? Боль резко усиливается, достигает пика.
– Могу я чем-нибудь помочь? – ровным голосом спрашивает она. – Хотите выпить, сэр, или перекусить?
Но боль замерла, волна застыла, и он не может говорить. Сиделка тоже молчит. Может быть, она даже плачет. Да ради всего святого! Криспин поднимает руку, надеясь, что этот жест заставит стюардессу исчезнуть.
– Я бы с удовольствием выпил, – говорит какой-то мужчина.
Криспин закрывает глаза, держа под языком таблетку.
Самолет мягко потряхивает, Вероника кладет руку на сиденье и поворачивается. В салоне тихо, слышно только, как кто-то прочищает горло. Пассажиры словно втягиваются в себя; долгий полет только начался, и им нужно привыкнуть к новому пространству, серебряной пуле, в которой они проведут б
