— Правильно, пусть усыновит! — говорит дядя, закуривая свернутую из газетной бумаги цигарку.
Но тетка начинает сердиться:
— Я ему покажу красные сапожки! Я ему покажу, как нос задирать!
— Пусть усыновит! — повторяет дядя. Эта мысль, видно, ему очень понравилась. — Пусть старый скупердяй даст что-нибудь и ребенку. Ради кого он деньги копит? Мог бы пожалеть малыша!..
Михэлуке становится страшно… «Как они могут так говорить?» — думает он, чувствуя себя несправедливо обиженным, и начинает горько плакать.
— Что я вам сделал? Не хочу я спать в одной постели со старым барином! Я хочу спать с Бенони!
Томека крепко обнимает мальчика и смеется:
— Не бойся, малыш! Барин — всегда барин, а человек — всегда человек! А ты, малец, человек! — Томека сажает Михэлуку к себе на колени и тихо покачивает. У мальчика веки слипаются, словно смазанные медом.
Все пропало! На другой же день тетка потеряла всякую надежду на то, что старый барин усыновит Михэлуку.
Барин застал его на месте преступления. Мальчики рвали в саду груши, но Бенони успел удрать, а Михэлука нет.
Ребята были уверены, что старик после обеда лег спать. Барин, как обычно, пообедал на галерее, съел цыпленка в сметане, съел жаркое с тушеными в масле баклажанами и заел все это пончиками с вишневым вареньем. Потом, вымыв руки розовым мылом, отправился отдыхать. Михэлука полил ему на руки, подал полотенце и своими глазами видел, что барин ушел в спальню. В спальню-то он ушел, но спать не лег, а спрятался за занавеску, чтобы подкараулить ребят.
Виноват, конечно, во всем сладкоежка Бенони. «Ей-богу, умру, ей-богу, умру, если не съем хоть одну желтую грушу», — приставал он все утро к Михэлуке.
А ведь на нижних ветках все груши пересчитаны. Барин всегда собственноручно заворачивает каждую грушу в папиросную бумагу, чтобы созревали медленно и становились желтыми, как лимон, и сладкими, как мед.
Но этот дурачок Бенони так долго умолял Михэлуку, что тот в конце концов уступил и полез за грушами.
— Стой, не двигайся с места! — гаркнул старый барин, выбегая на галерею.
— Ой! — взвизгнул Бенони, бросился на четвереньки, быстро-быстро прополз мимо пчельника и исчез.
А Михэлука так и замер на месте.
— Стой, не двигайся! — снова крикнул барин и как вихрь слетел с лестницы.
Подумать только! Вот ведь как может бежать! А когда Томека приходит за жалованьем, у барина сразу же начинается сердечный приступ. «Ой, сердце схватило! Олимпия, где ты? Принеси капли, у меня сердце болит. Ой, плохо! Уложи меня в постель!» — стонет он, да так жалобно, что, кажется, вот-вот помрет. Но Томека хорошо знает все фокусы барина и на эту удочку не клюет. «Вы, барин, раньше заплатите, что положено, а потом ложитесь и лежите, сколько вашей душеньке угодно!»
