– Сама с собой?
– Да.
– И что же я говорила?
– Не знаю. Ничего особенного. По большей части как вам нравятся ваши работы. Какие они красивые.
– Они и правда красивые, – улыбнулась художница. – Правда, было бы странно, если бы я говорила что-то другое, дружок?
– Так над какой картиной вы работаете?
– А что? – спросила Хасимото, рассмеялась и указала на полотно восьми футов в высоту в центре комнаты: – Над этой.
– И как? Вы пишете-пишете её, но никогда и никто её не увидит?
– Именно.
– Но как она выглядит изнутри?
Хасимото протянула руку и коснулась верёвок, обвязанных вокруг картины.
– О, это самая изысканная, самая красивая.
– Тогда почему вы…
– Или! Кто знает – может быть, это самая ужасная картина. Может быть, самая что ни на есть уродливая.
– Так какая она?
– Я никому не скажу. Но я открою, что на картине изображена женщина.
– И как она называется?
– Или! Может быть, это и не женщина. Может быть, это мужчина. Знаешь, как я называла её?
– Как?
– «Мать глядит вниз на землю и плачет». А знаешь почему?
– Нет.
– А хочешь узнать почему?
– Да.
– Именно. – Она снова рассмеялась и вытолкала меня из студии. – Жди здесь. Мне нужно зайти в туалет. Моё проклятие – мочевой пузырь как у карликового пуделя. – Она закрыла дверь. Я ждал. Я готов был поклясться, что она снова принялась говорить сама с собой, но я не мог разобрать ни слова. Потом дверь открылась, и на площадку вышла Хасимото в паре круглых очков в красной оправе на носу. Она быстро прикрыла за собой дверь и протянула мне руку. – Проводи меня до машины.
Я взял её под руку и вывел на улицу. У тротуара было припарковано несколько машин: мамин фургон, «Фольксваген» миссис Сэдли, старая папина «Хонда» и «Феррари», закрытая чехлом. Хасимото указала на закрытую «Ферари».
– Вот эта мне нравится, – заметила она.
– А вы знаете, что там внутри? – спросил я.
Хасимото отрицательно покачала головой.
– А хотите знать?
– Ха! – хохотнула Хасимото. – Ты мне нравишься, дружок! Чмоки! Чмоки!
На дороге показался красный «Линкольн Таун Кар». Она пожала мне руку и села в машину.
Я попытался припомнить, с чего это мне взбрело в голову выйти на улицу. Хасимото действительно удалось отвлечь меня от чувства вины, но как только она скрылась из виду, оно обрушилось на меня с прежней силой.
Из-за меня Эвертон потеряла работу. Из-за меня умер мистер Шорби. Из-за меня столкнулись две машины. И даже Джоанна проиграла в «Монополию», чтобы я мог выиграть. Мысленный список последствий моих желаний показался мне едва ли не тяжелее бутылочки у меня в кармане. Я чувствовал себя страшно уставшим. Вытащив бутылочку из кармана, я тупо уставился на неё.
