Никодим учил с радостью, Критогнат учился с увлечением.
Слово Муррия оказалось действительно «тверже алмаза»: через пять лет он освободил Критогната, предложив ему, однако, по долгу вольноотпущенника проработать у него еще несколько лет, заняв место умершего Никодима.
Возражать не приходилось. Критогнат остался, а когда через несколько лет Муррий обиняками начал подбираться к тому, не хочет ли старший пастух вернуться на родину, Критогнат, к великому изумлению и еще большей радости Муррия, сумрачно ответил, что на родине ему делать нечего и что, если патрон не возражает, он останется при его стадах.
Предсказание Дионисия исполнилось в большей мере, чем он, вероятно, сам предполагал. Критогнат действительно озолотил Муррия, выведя породу лошадей, которая по быстроте нисколько не уступала знаменитым испанским или нумидийским скакунам. Компании, поставлявшие лошадей для цирковых состязаний, наперебой старались заполучить этих коней. Муррий наживал огромные деньги на «мурриевых» лошадях; Критогнату он любезно за полцены продавал двух-трех копей. Критогнат теперь бесконтрольно хозяйничал на его пастбищах. Патрон доверял ему всецело и ничем не интересовался ни в работе своего старшего пастуха, ни в жизни табунов: кроме денег, ему ничего не было нужно.
Еще о Критогнате. Аристей и Евфимия
Центром того мира, где сейчас жил Никий, был Критогнат. От него шли все распоряжения, советы и указания; на нем лежала забота о животных и людях, и он был неутомим в этой заботе и вкладывал в нее всю душу. Он был требователен к своим подчиненным, не спускал им промахов и нерадивости и грудью защищал от всех нападок и во всех опасностях. Вспыльчивый от природы, он давно научился обуздывать свой гнев; только раз видел Никий, как он чуть не вытряс дух из пастуха за то, что тот пнул ногой больную собаку. Он был не только добр, но и нежен со всеми, кто слаб и беспомощен: с овцами, женщинами, с детьми, иногда забредавшими на пастбище. Возраст не убавил его сил и не согнул его стана: в свои шестьдесят лет он одним духом брал крутые подъемы, мог прошагать целый день, и, если его звали к больному человеку или животному, он отправлялся за десяток миль, ночью ли, днем ли, в любую грозу и бурю. Он превосходно лечил животных и не так уж плохо справлялся с людскими болезнями; в помощи он никогда и никому не отказывал. Его лютая ненависть к римлянам превратилась постепенно в спокойное презрение. «Прав был Югурта, сказав, что этот продажный город только ждет покупателя». Декурионы и магистраты мелких городков, с которыми ему приходилось иметь дело по поводу разных случаев (то пастухи подрались с кем-то из горожан, то овцы забрели на лужок, принадлежащий самому городскому голове, и вытоптали его так, что травинки не осталось, да мало ли еще что), не осмеливались произносить перед ним пышные слова о величии, справедливости и благодеяниях Рима: этот вольноотпущенник, этот варвар смотрел на них так, что они невольно опускали глаза. Крупные торговцы шерстью, являвшиеся на пастбище во время стрижки, скоро убеждались, что старший пастух видит их насквозь и что его нельзя ни провести, ни улестить, ни соблазнить. Переходя из горной глуши в не менее глухие равнины Апулии, он умудрялся узнавать обо всем, что делается на свете; ни одно крупное событие не оставалось ему неизвестным. На деньги, оставленные ему Дионисием, он при первой же возможности купил свитки греческих трагиков и Гомера, которого выучил почти наизусть и обычно во время обходов пастбища декламировал вслух. В свободные часы он составлял свой лечебник для скота: «Римские скотоводы только по своему тупоумию носятся с Магоном
