Рабы клятвенно уверяли пострадавшего, что они не могли ему помочь, как ни порывались это сделать: этот хромой галл, конечно, колдун — он плюнул в их сторону, и никто из них не мог сдвинуться с места. Муррий уже подумывал, не отделаться ли от строптивого раба, продав его в гладиаторскую школу или в каменоломни. Он обсуждал этот вопрос с домоправителем (тот высказался было за гладиаторскую школу, но, проведя рукой по щекам, еще шершавым от рубцов, стал настаивать на каменоломнях), и Дионисий подоспел со своим советом как раз вовремя.
— Ни один ланиста[86] не купит у тебя человека, который хромает и у которого вид, словно его только что с креста сняли. И в каменоломни его никто не возьмет. А от него ты можешь получить большую пользу!
— Как бы не так! Каким это образом?
— Приставь его к лошадям. Я только что с твоих пастбищ. (Дионисий ездил туда полечить больного пастуха.) Что у тебя там творится! Ты послал туда трех сирийцев; они ростом с мартышек и смотрят на лошадей, как будто это огнедышащие драконы. Твой старший табунщик рвет на себе волосы: ему же не справиться с двумя сотнями лошадей при таких помощниках. А галлы так умеют ходить за лошадьми! У тебя будут такие кони, как ни у кого в округе. Этот галл тебя озолотит.
— Он сбежит на другой день.
— Сделай так, чтобы он не сбежал. Пообещай ему свободу. Ты знаешь, что его превратили в раба подлым образом.
Муррий поморщился:
— Мир полон подлостей. И, кроме того, он убил пятерых римских граждан.
— Разбойников.
— Все равно. Они римские граждане, а он что? Галльская собака!
И тут Дионисий пустил в ход свой главный козырь:
— Почтенный Марк! Ты так хорошо знаешь учение философов-стоиков! Неужели ты забыл, что все люди равны и что человек обязан всегда поступать справедливо, даже если весь мир держится на подлости? Ты достаточно напитан мудростью, чтобы различать, что бело, что черно: ты прекрасно понимаешь, что правда на стороне галла… и только дразнишь меня. А потом, Немезида есть для всех, и «медленно мельницы мелют богов, но старательно мелют».
Муррий не смог удержать довольную улыбку. Молодой, деятельно занимавшийся приумножением своего и так немалого состояния, он чрезвычайно гордился своим философским образованием (оно состояло из скудных клочков от разных философских систем, нахватанных случайно и беспорядочно). По его мнению, оно поднимало его не только над простыми обитателями глухого городка, но и над чванливыми декурионами
