Падение Икара | страница 55



— У тебя все-таки по римской привычке, Луций, кроме Рима и его правителей, в мире ничего нет.

— А что есть для меня?

— Есть, между прочим, Италия и ее народ.

— Народ? Знаешь, это чудовище без головы… Если б ему голову! Ах, Тит, как я завидую тебе! С самой юности такая чистая, такая прямая жизнь! Бился с кимврами, сражался за Италию… Ворчи сколько хочешь, а участвовал в великом деле и плоды своей жизни видишь…

— Италию — обескровленную и обезличенную, родной дом — сравненный с землей, гибель близких… Плоды, конечно, богатые!

— И спокойную совесть и крепкий сон без таких сновидений… Ах, Тит, трудно одному человеку понять другого. Знаешь, презирать меня ты имеешь все основания… и все-таки… пожалей меня!

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Куда идти?

Никий бежал из Рима. Который день шел он? Куда шел? Мальчик сам не знал. Тоска по Дионисию, никогда его не покидавшая, обрела новую силу; несчастье с Титом, который — он был убежден в этом — погиб от рук ненавистных палачей, жгло сердце. Уйти, уйти из этого проклятого города, из этих стен, забрызганных невинной кровью, от этих людей, для которых убийство стало ремеслом! И мальчик шел и шел не помня себя по дорогам и без дорог, сворачивая то в одну сторону, то в другую, избегая встреч с людьми, пробираясь тропинками, межами, прячась и таясь. Однажды, сам не зная как, очутился он в непролазной чаще густого кустарника, и перед ним, словно из-под земли, вырос высокий худой мужчина, хромой и одноглазый. Не сказав ни слова, ни о чем не спросив оробевшего мальчика, он ввел его в пещерку под скалой, посадил у очага, дал винограда и сыру, уложил спать на тростниковой подстилке и, выведя еще затемно, махнул рукой на север, как бы указывая, куда идти. Мальчик пошел, по-прежнему не отдавая себе отчета, куда и зачем он идет. Где-то в него швыряли камнями; около какой-то богатой усадьбы на него науськали собак; какая-то оборванная женщина, доившая козу, остановила его и дала чашку молока. Никий все брел и брел, пока наконец, выбившись из сил, томимый голодом и жаждой, не свалился на широкой пыльной дороге под старым, раскидистым вязом. Он ни о чем больше не думал, ни по ком не тосковал и никого не боялся: он хотел одного — лежать, не двигаться, закрыть глаза.

Никий очнулся оттого, что по лицу его двигалось что-то холодное и мокрое. Мальчик приоткрыл глаза: небольшой песик, белый с рыжим, обнюхивал его и, когда Никий зашевелился, взвизгнул и, став ему лапами на грудь, лизнул прямо в губы. Никий вспомнил Негра и вдруг заплакал, жалобно, горько, всхлипывая и захлебываясь слезами, и тут кто-то опустился перед ним на колени (Никий не видел, кто: слезы застилали ему глаза), приподнял его и влил в рот глоток какого-то крепкого оживляющего напитка; чьи-то руки легко, словно щенка, подняли его с земли и положили рядом с чем-то мягким и теплым.