Падение Икара | страница 21

Этой ночью старый врач не спал вовсе. За свою жизнь в Риме он нагляделся на жестокость хозяев и горькую долю рабов, на произвол и страдания. Он старался всегда сколько мог облегчить страдания и укротить произвол хоть на день, хоть на час… То, что он увидел сегодня, жгло ему сердце. Что должен был за свою короткую жизнь перетерпеть этот мальчик, чтобы с такой ненавистью смотреть на незнакомого человека только потому, что тот хорошо одет и свободен! И какие чистые души! Эта старуха, которая сыта запахами, Гармис, который так уверял, что Спор окрепнет и снова будет работать. Он с детских лет раб; у него все тело в рубцах и шрамах. Карп другой порки не вынесет; он и сейчас близок к смерти. Их били до Хармида, бил Хармид, будут бить после Хармида. «Все вилики свиньи», — вспомнил Дионисий изречение Гармиса. Так и дотянут они до могилы в голоде, побоях и унижении, без единого просвета, без единой радости!

В эту ночь Дионисий и принял твердое решение стать виликом в Старых Вязах.

К осени усадьбу нельзя было узнать. Свежая черепица рдела огнем на восходе и на закате; в комнатах для рабов, вычищенных, выбеленных, со ставенками на окошках, теперь спали на кроватях с тюфяками и одеялами; в хлеву, густо устланном золотистой соломой, стояла пара темно-красных короткорогих волов — предмет гордости и забот Спора. Гликерия присматривала за двумя свиньями; ее же попечению вверена была домашняя птица. Куры копошились во дворе; входивших грозным шипением встречал белоснежный гусак, за которым двигались гусыни; Гармис пас на холме десятка два овец; рядом с усадьбой, на лужке, благоухавшем тимьяном и чебрецом, стояло несколько ульев, и Дионисий распорядился купить еще трех коров, чтобы все пили молока вдоволь: по его мнению, молоко и мед лучше всего восстанавливают силы. Сложена была хлебная печь; дровяник доверху заложили сухими, смолистыми дровами, и теперь в Старых Вязах крик поднимался только тогда, когда Спор своим густым басом требовал к обеду бобов с салом, а Гармис пронзительным тенорком, на самой высокой ноте, отстаивал преимущества пшеничной каши с молоком.

— Ехать две мили верхом! Да это оскорбление тебе, Дионисий: значит, ты меня плохо починил. Что значат две мили для старого солдата! Мы с тобой пройдемся пешком. Я и так уже пять дней отвалялся.

Они медленно шли полями.

Тит искренне восхищался всходами озимой пшеницы, которые шли ровными, густыми рядами. Выражение задумчивой нежности не сходило с его лица. «Что сталось с этим суровым солдатом?» — с удивлением думал Дионисий. На повороте они наткнулись на Спора. Коренастый, помолодевший, сильный по-прежнему, в новой коричневой тунике, он прилаживал, стоя посредине дороги, перевернутое рало