Никий слушал Муса, плохо отдавая себе отчет в том, что́ он слышит; его душевное оцепенение не проходило. Мир, с которым он сжился, который стал ему так дорог, рухнул безвозвратно. Все, кого он так любил, погибли. Все погибли: дедушка, Тит, дядя Крит, Евфимия с Аристеем. Вокруг лежала пустыня, холодная, злая, равнодушная пустыня, и по ней суждено было брести одинокому, затерянному мальчику.
И пустыни не оказалось. Кто рассказал о том, что произошло на сабинском пастбище Муррия, какими путями, разливаясь, как разливается, звеня и ликуя, вешняя вода, разошелся рассказ о жертве, которую принесли Критогнат и его друзья, отдавшие жизнь за своих товарищей, — об этом Никий никогда не узнал, как не узнал и того, откуда стали известны его приметы и самое его существование. Но у придорожных костров, которые разводили, располагаясь на ночлег, пастухи и крестьяне, в скромных харчевнях, куда заворачивал бедный люд отдохнуть и поесть постной похлебки, в покосившихся хижинах и на бедных крестьянских полосах, в виноградниках, где работали закованные рабы, и в полутемных эргастулах[106], куда их сажали в наказание, — всюду шла слава о благородном галле, свободном человеке, который мог жить как хотел, в покое и довольстве, и предпочел умереть, чтобы жили и были свободны другие. Никий шел, озаренный отблеском этой славы. Перед «мальчиком Критогната», как звали его теперь, распахивались двери всех хижин и сердца всех обитателей этих хижин. Люди, бившиеся из-за куска хлеба, изуродованные и замученные своей жалкой жизнью, едва сводившие концы с концами, — весь этот нищий, полуголодный трудовой люд принял Никия в свою семью и окружил его любовью. Одинокая старушка, жившая в какой-нибудь полуразвалившейся хибарке, увидев худенького мальчика с янтарным ожерельем на шее, черноволосого и сероглазого, со шрамом, пересекавшим левую бровь (след от падения с дерева), устало сидевшего на краю дороги, обняв небольшую исхудавшую собаку, уводила его к себе в хижину, делила жалкий удой от своей козы между ним и Келтилом и совала ему в дорогу ячменный хлебец. Крестьяне, везшие на осле овощи в соседний городок на рынок, взваливали корзины с капустой и вязанки лука на собственные плечи и сажали Никия верхом: «Возьми и собаку на руки, мальчик Критогната, надо и псу отдохнуть». Возчики, перевозившие клади или ехавшие порожняком, неизменно устраивали его и Келтила на своих повозках. Иногда на дороге его нагонял коротко остриженный человек, часто с клеймом на лбу или в собачьем ошейнике
