Ему предстоит самая главная Игра в его жизни. Дальше этого уже пути не было — не могло быть соперника достойнее, не могло быть и ставки выше — поставить на кон бессмертную свою душу, не требуя ничего взамен!
— Итак, Йозеф-Николай Дмитриевич, — ободряюще сказал гость. — Что же вы хотите, чтобы я поставил? Бочку с золотыми дукатами? Раймондинами? Флоринами? Сердце изменницы? Выбор ваш!
— Спасибо, не надо — мне вполне довольно чести состязаться с вами.
— Чести? — уставился на него посетитель. — Чести? Увольте, это не ответ. Речь идет о весьма и весьма delicate affaire,[6] — сказал он почему-то по-французски. — Посудите сами, Йозеф-Николай Дмитриевич — стоит ли? Истинно ли следуете вы голосу вашей совести? Я не играю с людьми, по прихоти случая действующими вопреки глубочайшим своим убеждениям. Играть будем на что-то реальное, имеющее ценность. Это фундаментальный принцип. Таковы правила.
Тут он достал из кармана жилета сигариллу,[7] прикурил, затянулся и пару раз аккуратно кашлянул.
— Вы должны понимать — для меня это… как бы лучше сказать… Egal.[8] Я не охочусь за вашей душой. Что за важность — одной больше, одной меньше. Поэтому подумайте хорошенько. Что вы на этом выиграете? Славу? Приятное воспоминание? Будете в старости рассказывать внукам у камина? Не понимаю — я же даю вам шанс одуматься. Внемлите же голосу разума!
Колю грызли сомнения. Он подумал о своей матери, Эвелине Ивановне, вспомнил взгляд ее скорбных ореховых глаз. Он вспомнил хрупкое тельце, ее сердечко, трепещущее под пахнущей лавандой простыней, календарик с ангелами и букет бессмертников на тумбочке. Если бы она сейчас его увидела, сердце ее лопнуло бы, как перезрелый помидор, она умерла бы, даже не успев сотворить крест морщинистой своей рукой.
Он посмотрел на колоду и перевел глаза на гостя. Тот беспокойно вытащил из кармана часы и начал их трясти, поднося к уху, с весьма напряженным выражением на физиономии. Видение матери поблекло и сменилось другим — он увидел перед собой брата своего, Михаила Рубашова, с непередаваемой ненавистью грозящего ему дрожащим пальцем… На него нахлынула волна презрения к себе. И что? Проиграл? Разве он не потерян окончательно? Разве он не погиб бесповоротно? Он получил все, что заслужил. Так отчего же он не может позволить себе последний, самый последний разок… Соблазн был слишком велик.
— Я не хочу слушать голос разума. Мы играем ни на что иное, как на мою душу. И, если вы не против, приступим сейчас же.
