Когда Обещана со своим кувшином приблизилась к Унераду, он кивнул ей и даже двинул бровью. Было видно, он хочет что-то сказать, но все слушали княгиню, и он не посмел подать голос.
Но вот главное было рассказано, в гриднице поднялся шум. Теперь многие толковали о греках и Оттоне, бывавшие в Царьграде рассказывали, что помнят о Константине цесаре. То были люди, ездившие с Эльгой, – те, кто дважды посещал царский дворец, видел цесаря на его зеленом троносе и ел за его столом.
Даже Обещана прислушивалась, выходя из гридницы с пустым блюдом, чтоб принести из поварни еще жареной свинины – там вертели над очагами две туши и обрезали с них готовое. Уже направляясь назад, у порога поварни Обещана вдруг наткнулась на какого-то мужчину, вскинула глаза и вздрогнула от неожиданности – это был Унерад.
– Будь жива, куница моя, – он улыбнулся, пристально глядя на нее единственным глазом.
– Ты чего здесь, боярин? – удивилась Обещана, не показывая виду, что от волнения ее всю пронзает дрожь. – Все за столами сидят… припас кончился, так вот я несу.
– Да леший с ним, с припасом. – Унерад явно уже угостился пивом и немецким вином от души, поэтому улыбался и щурился, будто сам не очень понимал, что происходит. – Я тебя проведать пришел. Как ты здесь? Пообвыкла?
Упирая в бедро края тяжелого блюда, Обещана прислонилась плечом к стене поварни, чтобы легче было стоять. Растерянность в ней сменилась досадой и даже гневом – чувством, почти позабытым за месяц жизни среди челяди.
– А тебе что за нужда? – сердито ответила она. – Ты жизнь мою загубил, ты меня из честной жены, честного отца дочери, вдовой горькой, полонянкой, мало что не холопкой сделал!
– Да что я-то? – воскликнул Унерад, задетый ее обвинением. – Мужу своему пеняй! Было бы все, как я сказал – ты бы через три дня домой вернулась, не тронул бы тебя никто. Это он своих подбил напасть на нас. А то жили бы сейчас по-старому…
Глаза сдавило от готовых прорваться слез – от одной мысли, что все могло идти по-старому и сейчас она могла бы прясть в своей новой избе в предградье Драговижа, рядом с Домарем, живым и здоровым, а не носиться осой на чужом дворе в чужой земле.
– А ты, боярин, – подавляя желание заплакать, Обещана прищурилась, – кабы у тебя жену молодую на первом году из дома чужаки силой тянули – стерпел бы?
– Нет, – без раздумий ответил Унерад, будто иного ответа и быть не могло. – Головы бы открутил.
– Ну а муж мой был, думаешь, хуже тебя? Мы на Горине сами бояре, не плоше вас здешних!
