— Клуша! — приветствовал я ее невольно восклицанием. — Мишка, клуша прилетела на окно, — крикнул я ему в соседнее кухонное помещение, и мы оба через минуту смотрели на неожиданную гостью, любуясь полной непринужденностью, с какой она заводила с нами более близкое знакомство, как с хорошими и добрыми соседями.
Мишка предложил ей первое угощение, что только попалось в руки, и клуша, словно того и дожидалась, — схватила порядочный кусок хлеба и унесла его на гнездо своим подрастающим, прожорливым детям.
С тех пор нельзя было вовсе открывать окна: она аккуратно появлялась на нашем подоконнике и так привыкла к нему, что, казалось, совсем решила получать от нас вечное пособие, чтобы прокормить свое прожорливое семейство.
Мы было уже мечтали с Мишкой, что и дети ее последуют примеру матери; но случилось то, чего мы не знали.
В один прекрасный день, ранним утром, птенцов не оказалось в гнездовище, и Мишка клялся, что их унесли их родители в своих клювах, еще в пуху, на простор Ледовитого океана, чтобы заставить их питаться там уже самостоятельным образом.
Действительно, в одну неделю клуш не стало видно, и они только порою, словно влекомые воспоминанием, прилетали к нам, сидели на родной скале и снова улетали в открытое, теперь бурное море.
Незаметно, быстро прокатилось короткое полярное лето, наступила осень скучная, как-то неожиданно выпал глубокий снег, и весны, и тепла, и клуш как не бывало. Их не видно было даже в бушующем море, они снялись от нас и улетели куда-нибудь в Шотландию, где всю зиму стоит открытое море.
Зимою в стужу, в полярную скучную ночь, тогда ничто не напоминало даже клуш, мы часто вспоминали своих соседок. Увы, окно обледенело еще с осени, скала давно покрылась снегом, и даже не было любопытного Мишки, который их кормил и считал чуть не родными.
В тот год выпала тяжелая зимовка, зима была ужасно суровая, льды еще с осени затерли наш залив, и мы едва дождались, когда показалось снова солнышко, когда оно снова засияло над снежной равниной.
Был март; но клуши что-то долго не прилетали; показались признаки весны, но их почему-то не было. Но вот в самое Благовещение, идя задумчиво по морю открытым льдом, я неожиданно остановился: как будто до слуха моего донеслись знакомые, дорогие звуки.
Гляжу — клуша высоко, высоко в воздухе и, словно заметив меня на льду, изменила даже свое направление к нашей зимовке, а закружилась надо мною, посылая мне знакомые приветствия: «ку-лы, ку-лы, кло-кло».
