Сунул ключ Далю:
— Рукомойник прямо по коридору в кладовой. Избавьтесь от грима и этой жуткой бороды, кожа под ней должна чесаться нестерпимо. А удобства, увы, на улице.
— У вас большой опыт маскировки? — спросил Крапивин ехидно.
— Есть немного.
Умывшись, Даль стал осматриваться. Раз уж волчеликий знал его и государыню, хотелось слегка сравнять счет.
Изнутри дом оказался больше, чем снаружи, и все в нем дышало уютом и сдержанной роскошью, достижимой не при избытке денег, а правильном воспитании. В доме не было ничего лишнего, каждая вещь на своем месте и готовая служить века. Полосатые кресла с высокими спинками и кружевными подголовниками, круглый чайный столик с инкрустацией, столик шахматный — эбеновые и серебряные фигурки выстроились рядами, готовые к бою. Огромный книжный шкаф с позолотой корешков за радужными стеклами, с бульдожьими головами по углам дверец, готовыми, казалось, вцепиться в протянувшего к ним руку чужака. Бархатные шторы, делающие солнечный свет из окон приглушенным. Болтаются шарики. Пылинки дрожат в лучах.
В таком доме хотелось жить.
Но жил хозяин один. На полке над рукомойником стоял только мужской парфюм, на двери висела пара мужских халатов, на полке у двери обувь была тоже лишь мужская. Прекрасно выделанная, дорогая, столичная.
— Вы еще мастерской моей не видели! — веселый голос заставил Даля вздрогнуть и разогнуться: он как раз залез в тумбочку с банками варенья под придавленными резинками бумажными крышками. — Прошу.
В мастерской под лампой-корабликом стоял стол с инструментами и деталями часов, на углу на салфетке примостились серебряный стакан с недопитым кофе, кофейник и ложечка с дудящим в дудочку мальчиком на черенке. Потертый плюшевый диван был придвинут к стене, на нем лежала синяя рабочая куртка. А все пространство стен, комода и секретера занимали часы. Они наигрывали легкомысленные мелодии, шуршали, стрекотали, басовито били, и от их присутствия, движения маятников и фигурок комната казалась живой.
— Осматривайтесь. Я налью коньяк и согрею чай.
Он возвращался дважды, первый раз с пузатой чаеваркой, в дырочках под дном которой тлели угольки. Второй раз с парой надколотых бисквитных чашек и темной бутылкой, в которой настоянный в дубовых бочках ровенский ром превращался в совсем другой напиток: мягкий, золотистый, благородный. Хозяин разлил его на донышки и сдвинул чашки:
— Ваше здоровье.
Даль выпил: не оставляя отпечатка пальца, не покрутив в бокале, не насладившись запахом — бокала-то и не было. Хозяин пододвинул блюдце с сыром:
