Бабуся молчала.
— Коз разводите. А между прочим, коза — экологически вредное животное, уничтожает травяной покров на сто процентов. А молоко без соответствующей обработки предлагать детям вообще преступно!
Бабуся молчала.
— И этот ваш вид! При достижениях пластической хирургии! Довели детей до культурного шока. Не стыдно? А ведь вынужденная психокоррекция отнюдь не благо. Вам их не жаль?
Назарина поджала губы.
— И эту девочку, как ее… — инспектор задумчиво щелкнула пальцами.
— Веретенникову Дарью Александровну, — подсказал техник за ноутом.
— Именно. Перспективный педагог, черный пояс, блестящее будущее — все это вы перечеркнули. Кроме того, психологи предсказывают 94,56-процентную вероятность развития у нее суицидального комплекса. А ведь Дашеньке всего девятнадцать лет.
Алена Станиславовна разжала узкие губы:
— А вы этому только порадуетесь! Станете и ее сэппуку в новостях показывать! Еще национальной героиней сделаете. Тьфу!!
Инспектор устало вздохнула:
— Перестаньте, Алена Станиславовна! Поберегите для внуков пыл и пламенные речи. Вам-то что… А вот им за ваши преступления отвечать придется. По нескольким статьям. Позволите вопросик не для протокола?
Старуха засопела.
— Зачем же вы так близко от оздоровительной зоны устроились? По людям тосковали?
— На вашу глупость надеялась, — буркнула бабка. — Как там говорят китайцы… «У лампы всегда темнее».
Инспектор пожевала губами.
— Саша, официальную формулу.
— Назарина А.С., — забарабанил техник с ноутом, летая пальцами по клавиатуре, — вы задержаны. С этого момента все ваши слова могут быть обращены против вас. Вы имеете право не говорить, на адвоката и одно обращение через Сеть. Вам все понятно?
— Что будет с моим хозяйством?
Инспектор вздохнула с плохо скрытой досадой:
— Дом будет перемещен в ближайший музей деревянного зодчества, животные переданы в экологический заповедник. Через Сеть обращаться будете?
Бабка протянула руки вперед — будто ждала, когда на них защелкнут наручники.
Если любовь переплавить в ненависть…
И при жизни бомж благоухал не розами, а уж после… Но полицейский доктор безо всякой брезгливости оттянул на кадыкастой шее драное кашне и пальцем свободной руки, желтым от никотина и с обкусанным ногтем, ткнул в дыру на серой коже.
— Патологоанатом, конечно, даст свое заключение, но уже сейчас я могу утверждать, что преставился он не от цирроза печени.
«Патологоанатом, я, он… кто, на хрен, преставился?..» За сорок лет работы в райотделе Роман Андреевич привык к полицейскому косноязычию, и к разным типам ранений, «не совместимых с жизнью», тоже привык. Но вид пробитой стрелою шеи почему-то не давал спокойно дышать. Капитан отошел в сторону и плюхнулся на кособокую скамейку с неровно шелушащейся краской. Похоже, в пожарный цвет их красили одновременно — эту скамейку и древние буквы, на ржавой проволоке наискось повисшие над проселком: «Берегите лес от пожара». Берегите, стало быть, лес… Роман Андреевич ослабил шарф на шее и вздохнул. Воздух пах папиросным дымом и ноябрем. В тумане вязли голоса оперативников.
