Конец мира всплыл над лесом дымным заревом. Золотым кречетом пронесся над головами.
Предупреждение запоздало. Всадники рыскающие оточили деревеньку. Волками мелькнули мимо хат вместе с факельным огнем. Рудые языки его дергал ветер, и тени вырастали до стрех. Собаки подняли лай, заверещала скотина, жены ударились в плач.
Черный конь широкой грудью повалил плетень. Ольхушку вытянули из коморы и перекинули через седло. Всадник зыркнул на старосту недобрыми зелеными очами: зеленые — тоже к беде.
А может, примстилось. Кто там в темноте цвет глаз разберет, даже и с фонарем.
Волосы воина были седы и коротко стрижены. Лицо рубленое, жесткое, загар въелся в морщины — не от старости, от постоянного пребывания на ветру. Ширину плеч скрадывала черненая кольчуга.
Староста метнул в него фонарем — а не езди, срань, без шлема! И разбил бы голову, но седой уклонился с поистине змеиной грацией. На серебряном лобном обруче блеснул свет.
Старостиха в ноги бухнулась:
— Не погуби-и! Сельцо наше глухое, маленькое. Откуда тут Плясуньям быть? Бери кого хошь, отпусти Ольхушку, кровиночку!
Седой вытянул из голенища кнут с серебряными кольцами по рукояти: по числу убитых этим кнутом волков. Или не только их. Ощерился:
— А кого ж нам брать тогда?
— Боженка на выселках живет! — заелозила в траве старостиха. — Перестарок, сирота никому не нужная! Плакать по ней некому! Бери ее!
Седой сплюнул. Пнул старосту сапогом в спину:
— Ну, веди!
А Ольхушку не выпустил.
Конь осторожно переступил бабу, распластанную на земле.
Деваться некуда, староста повел отряд темным проселком за густой лес на край болота, надеясь, что змеятки Боженку не поели.
Седой сердился, и староста бежал прискоком, а после и вовсе пятами сверкал, запыхался, и пот с него ручьем лил. И шапку он потерял, побоялся наклониться за ней. А всадники стелились по дороге, как тени. Уздечки не брякали, копыта не стучали. И черные в потемках хортые тоже бежали молчаливо, и их легко было спутать с кустами, растеребленными ветром.
Старосте почудилось, что волки где-то воют, а луна, осветив серебром лужи на болоте, резко запряталась в тучу.
В Боженковой хатке огонь не горел. Умаялась девка и спать легла вместе с курами. Всадники попрятались в тени под лозой и волчьим лыком, а главный старосту подпихнул в азадок: стучи давай.
Тот защелкой и затарабанил. Боженка выглянула сонная:
— Дядько, вы чего? Снова конь тонет?
Помогала раз коня из трясины вытаскивать. Управилась там, где сильные мужики не смогли. Странная девка.
