- Не знаю, как построить, но обновить этот давно надо. Раньше и по деревням ходил, собирал деньги на ремонт нашего Храма, а теперь у меня уже нет сил. Каждый день прихожу сюда и вижу, сколько народу уже нет. В 46-м могила твоего отца была окраиной кладбища, а теперь, видишь,— на километры раздвинулось! Раньше люди умирали реже, чем сегодня.
— Может, из-за Чернобыля?
— Раньше веры было больше!
Узкой тропинкой мы пошли к Церкви. Маленькая бревенчатая избушка, обитая снаружи вагонкой,— это и была моя Церковь, где венчались мои родители, где в январе 1943 года крестили меня в честь Архангела Михаила и где с 1940-го служит отец Александр.
Он открыл дверь, и мы вошли в Храм моего детства. Бумажные иконы, хоругви, Царские Врата, оклеенные бумажными цветами, тумбочки для исповеди — все это выглядело убогим и нищим, и человеку постороннему показалось бы не годным для Храма Господнего, но если внимательно ко всему присмотреться, то и от бумажных икон и стареньких хоругвей, которые несли во время похорон моей мамы, и бумажных цветов, украшавших Царские Врата и иконы, веяло такой теплотой и негой, что я сразу расслабился и не мог сдвинуться с места. Все всплыло в моей памяти; молодая мама ведет меня к причастию. Уже будучи вдовой, она искала уединения в Церкви, в молитве и каждый праздник водила меня на причастие в Храм. Мы шли через луг, через поле босиком, мама впереди, а я сзади. Мама часто останавливалась и поджидала меня, а подходя ближе к Церкви, мы вслух читали "Отче наш" и крестились. И еще я помню слезы. Они душили меня всякий раз, когда начинал петь деревенский церковный хор. Я и сегодня не могу избавиться от этих слез. Всякий раз, когда прихожу в Храм, независимо где, в Минске или в Москве, в Храме Христа Спасителя, и когда начинает петь хор,— я плачу. Ничего не могу с собой поделать, слезы душат меня, я задыхаюсь и выхожу на улицу.
— Это моя обитель,— сказал отец Александр.— В ней я прослужил больше шестидесяти лет. И если сподобится, Господу Богу хочу служить еще.
Я стоял посреди Храма и не мог опомниться от нахлынувших на меня чувств. Я помнил отца Александра молодым, стройным, с низким голосом и чистой, светлой улыбкой. Теперь передо мной стоял старец, весь белый как лунь, но с такими же чистыми и светлыми глазами. Вдруг показалось, что ничего не произошло, я такой же, как и прежде, и стою не один, а с мамой, она держит меня за руку и в момент, когда надо креститься, подталкивает меня к кресту.
