– Осторожнее с рыбой, Савенко! Костями не подавитесь…
– Понял. Меняю пластинку. – Он причмокнул, облизал пальцы. – Умеет она готовить!.. Живет, бабочка, одна – мужика выгнала, на свои гроши двух девчат растит… Я съем еще кусочек?.. М-да! А с машиной у вас что?
Я ответил, что новую машину дадут не раньше лета.
– А «Нива»? Ее отрепетировать – раз плюнуть. Водила, как погляжу, совсем мышей не ловит. Ледащий у вас Витек, не то слово – косоглазый!
Савенко наступил на больную мозоль, и я, едва сдерживаясь, буркнул, что Виктор опять болен: не то грипп, не то ангина. Здоровьем слаб, какое там – ледащий!
– Вот те на! – всплеснул руками Савенко. – Болезный? А я его вчера на базаре видел. Забил кабанчика и мясом торгует. Больничный? И больничный будет! Родственничек у него, терапевт Вахнюк, любой больничный нарисует. Что у Витька, к примеру, воспаление яичка или кошачий лишай…
Надо ли говорить, как я взбрыкнул после этих слов?
На следующий день Виктор Ищук переминался с ноги на ногу в моем кабинете. Но глядел вызывающе, угрюмо, волком глядел.
– А что такого? Если я болею – не могу продавать мясо? Имею право! – последнее, что он успел сказать перед тем, как я крикнул: «Вон! Чтобы духу вашего!..»
Через месяц на освободившееся место водителя был принят Игорек. А летом прокуратуре района была выделена подержанная «семерка».
Через две недели, как было сговорено с Шадриным, Игорек пригнал из Пустовца «семерку». Отрихтованный, покрашенный и отполированный кузов блестел как новенький, но ремонт ходовой не успели довести до конца, – и, заезжая во двор, машина протяжно заскрипела и похилилась. Но как бы там ни было, Николай Прокофьевич, прибывший «для разбора полетов», оказался в полном восторге. «Ни хрена себе!» – не без удивления присвистнул он и потрепал меня по плечу. Верно, не понаслышке знал цену такому ремонту…
У измученного неизвестностью Игорька лицо просветлело.
Не утерпев, вышел на крыльцо наглый Саранчук, проскакал к машине, сунулся в кузов, завертел головой, загоготал, как святочный гусь, приязненно толкнул Игорька плечом: «Ну ты даешь, брат!»
Напротив, у выглянувшего из окна Ильенко физиономия вытянулась, стала пепельно-серой, щеки впали больше прежнего, – и, не удержавшись, он хлопнул оконными створками и наглухо задернул вылинявшую штору.
– С выходом! – сверкнула желтыми зубами разбитная Любка, когда мы проходили по коридору.
– Ну-ну! – отозвался Шадрин, на ходу провел пальцем по подоконнику, покачал головой. – Почему пыль на окнах?
