Мы забрались в плоскодонку. Поднатужившись, Костюк столкнул ее в воду, впрыгнул, сел к мотору, несколько раз дернул за шнур стартера.
– Держитесь! – пересиливая трескучий рев двигателя, крикнул он, – и лодка рванула, понеслась.
Сначала мы завернули к селу, потом пошли вдоль противоположного берега, миновали открытое пространство прибрежных лугов и занырнули в сонное камышовое царство, раскинувшееся по сторонам обоих берегов. День был в разгаре. Преломляясь в воде, слепило глаза яркое полуденное солнце, посверкивало в водяных линзах брызг, на гребешках поднятой плоскодонкой ряби. На подтопленной коряге, в тени возросшего на мелководье пучка из нескольких камышинок, стояла на одной ноге странная птица, похожая на цаплю, и равнодушно провожала нас блестящими пуговичными глазами. У камышовых зарослей сновала стайка белоголовых лысок, то пугливо прячась в камыше, то снова выплывая на открытую воду. Чирок с плоским клювом и длинной тонкой шейкой, попавшийся нам на пути, вдруг кувыркнулся, будто поплавок, и исчез – как не бывало. И тут же два жирных селезня, напуганных ревом мотора, шлепая по тягучему воздуху крыльями, взлетели из камышей и по крутой параболе ушли в поднебесье.
– Ах черт, хорошо! – прокричал Горецкий, блестя глазами. – А поддать нельзя? Слабый у вас движок…
Тотчас Костюк прибавил газу, двигатель взвыл на полтона выше, и мы полетели еще стремительнее, так что нос плоскодонки стал задираться, вода под лопастями забурлила, закипела и волны побежали позади нас в разные стороны упруго и резво. Сильно и влажно ударил в лицо ветер, разметал мне волосы, а с Костюка едва не сорвал надвинутую на лоб кепку.
– Эх! – залихватски выкрикнул Горецкий, белея вздувшейся на спине рубашкой.
И вдруг из бурунов, вспененных двигателем, выпрыгнула изогнутая и живая, как струя ртути, рыбина, кувыркнулась в воздухе и ушла в воду. За ней еще одна, большая и тугая, и еще одна.
– Что это? – изумленно вскрикнул Горецкий. – Что они?..
Еще одна рыбина взлетела стремительнее и выше других и, сверкнув на солнце серебристым брюхом, перелетела через борт и тяжело шлепнулась на дно плоскодонки, едва ли не на руки Александру Степановичу. От неожиданности тот отпрянул, убрал под скамейку ноги, хохотнул, затем все-таки отважился и босой ступней потрогал бьющуюся перед ним рыбу.
– Толстолобик! – сбавляя ход, захохотал довольный Костюк. – Если мотор работает на полную, у них там, в воде, перепад давления, кислород уходит, а может, еще что, только они дуреют и прыгают, дуреют и прыгают. Карпы – те лежат на дне, в ямах, роются в иле, а эти дурни… Забирайте, ваша добыча, – указал он на извивающуюся, бьющую по борту хвостом рыбину. – Когда еще такое, чтобы в руки выпрыгнула… Видно, видно, кто рыбак, а кто так себе…
